Статьи

Представленная статья посвящена анализу писем уроженки города Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ) Екатерины Александровны Сергеевой, в замужестве Танской, которые она писала родным и друзьям в процессе получения образования — сначала в Троицкосавской гимназии, а затем, с 1903 г., на Бестужевских высших женских курсах. Пореформенное развитие Российской империи привело к естественному изменению условий женского существования, значительно разнообразив его формы. Ведение в широкий обиход понятия личной свободы, модернизация системы образования стимулировали как процесс общественной эмансипации в целом, так и процесс женской эмансипации. Происходившие общественные перемены отражались в частной жизни современников, свидетельства чего мы находим в их личной переписке. В своих письмах Е.А. Сергеева выходит за рамки женского «бытового» повествования, расширяя и обогащая его сюжетами, связанными с процессом обучения, размышлениями о прочитанных книгах и о происходивших общественно-политических событиях, самопрезентацией внутреннего «я». Письма героини можно условно разделить на троицкосавский период, в течение которого Екатерина много размышляла и писала о желании обрести свою автономность, и петербургский — период деятельной реализации обретенной самостоятельности. Кроме того, в письмах представлен процесс рождения женщины нового типа, не ограничивающей себя комплексом исключительно женских обязанностей. Исследование корпуса писем Екатерины Александровны Сергеевой (Танской) позволяет сделать вывод о начале процесса формирования круга «внедомашних» интересов женщин на окраинах Российской империи. Данный процесс развивался в течении XIX в. в центральных регионах империи, однако в Забайкалье он имел медленный и далеко не повсеместный характер. В целом письма Е.А. Сергеевой являются уникальным для региона историческим источником, позволяющим реконструировать историю глазами женщин, чей взгляд на личные, общественные и государственные события не был востребован специалистами в области социальных и гуманитарных наук вплоть до конца ХХ в.

В основе исследования лежит документ 1821 г., который представляет собой подробное описание помещений квартиры только что ушедшего из жизни профессора Московского университета И.А. Гейма. С 1781 г. продвигаясь по службе в университете (при этом сохраняя связи с Германией), Гейм поднялся до профессора, а затем и до ректора Московского университета. Изучая его домашний быт, можно получить картину жизни «русского немца» — представителя академической культуры (с ее академической же повседневностью). В квартире Ректорского дома близ Моховой в соответствии с описью выделены 4 жилых комнаты, кухня и конюшня (располагавшаяся на нижнем этаже). Покомнатное описание мебели, одежды, посуды и других предметов обихода, сведения о составе домашней библиотеки воплощают анторопологические характеристики профессорской субкультуры. Вещь рассматривается автором статьи как содержащийся в ней в свернутом виде «клубок» культурных практик, а структура жилища и его наполнение — как воплощение образа жизни профессора. Перечень многочисленных предметов кухонной утвари, наличие кареты, дрожек и нескольких наборов упряжи на конюшне свидетельствуют о полной автономности существования, а наличие большого числа стульев и обеденных приборов позволяет говорить об степени «публичности» пространства. Набор одежды (повседневной и парадной), ордена, наличие заемных писем и свободных денег свидетельствуют об относительно высоком материальном и символическом статусе Гейма, демонстрируют достаток, стремление к бытовому удобству «частного человека». Но сдержанная стилистика оформления квартиры, множество столов, книг, измерительных приборов и канцелярских принадлежностей (атрибутов рутинного академические письма) — всё это говорит о приоритете интеллектуальных занятиях профессора на дому. Рассмотренный на историко-культурном фоне материал описи позволяет расширить представления о малоизученной в целом субкультуре университетских преподавателей как специфического слоя «среднего рода людей» — российской интеллектуальной элиты конца XVIII — начала XIX в.

Статья посвящена уникальному случаю в истории католической церкви: казни за участие в мятеже против короля в 1405 г. архиепископа Йоркского Ричарда Скроупа. Конфликты монархов и прелатов — обычное явление для средневековой Европы. Время от времени государи заточали строптивых иерархов в темницы и даже могли пойти на их физическое устранение, но никогда — путем публичной казни. В статье анализируются возможные причины, вынудившие Ричарда Скроупа, поддержавшего восхождение Генриха Болингброка на английский престол в 1399 г., выступить с войском против своего короля. Следует ли воспринимать восстание архиепископа в контексте мятежа в июле 1403 г. Генри и Томаса Перси, с которыми Скроупа связывали родственные узы, или же в нем следует искать подражание Томасу Бекету, открыто выступившему против Генриха II, чтобы защитить свободы английской церкви? Помимо попыток найти ответы на эти вопросы, в статье анализируется общественный резонанс, вызванный казнью архиепископа. В первую очередь рассматривается реакция папского престола, а также меры, предпринятые архиепископом Кентерберийским Томасом Эранделом, направленные на сокрытие от народа информации об отлучении причастных к казни лиц, в том числе самого короля. Во-вторых, изучаются слухи, циркулировавшие в английском обществе по поводу характера болезни, поразившей Генриха сразу после казни Скроупа. Молва называла болезнь короля проказой, полагая ее карой за пролитие крови служителя Божьего. Наконец, особое внимание уделяется культу казненного Скроупа, почитаемого в Йорке в качестве святого. Вопреки королевским запретам и даже попыткам преградить доступ к могиле Скроупа в йоркском соборе, поток пилигримов к месту его погребения не иссякал. Почитание Ричарда Скроупа неожиданно получило поддержку короны в период правления королей из династии Йорков, видевших в казненном архиепископе противника дома Ланкастеров.

В Библиотеке Льежского университета (Université de Liège. Bibliothèque, Ms. 2613) и в Музее Виктории и Альберта (Victoria and Albert Museum, Ms. 413) хранятся два листа, созданных ок. 1150–1170 гг. и происходящих из маасского региона. Хотя вопрос о назначении листов является дискуссионным, двум этим памятникам романской книжной миниатюры не было посвящено специального исследования. Листы имеют схожую структуру: с двух сторон помещены по две композиции на сюжеты из Книги Бытия, надписи или библейские цитаты отсутствуют. Ветхозаветные эпизоды, входящие в изобразительную программу листов, не формируют последовательного нарративного цикла. Так, за сценами жертвоприношения Каина и Авеля и убийства Каином Авеля в листе из Музея Виктории и Альберта следует эпизод встречи Авраама и Мелхиседека, лист из Льежа начинается сценой принесения в жертву Исаака. В цикл не включен ряд сцен, имеющих достаточно устойчивую иконографическую традицию (например, история Ноя). Подобная повествовательная неоднородность может быть интерпретирована через призму назначения изобразительного ряда. Жертвоприношение Авеля, Дары Мелхиседека и Жертвоприношение Авраамом Исаака упоминаются в Евхаристическом каноне Сакраментария папы Геласия I и уже с эпохи раннего христианства используются в иконографических программах как основные литургические прообразы. Оборот листа из Библиотеки Льежского университета содержит еще один сюжет, отсылающий к типологическому параллелизму Заветов, — Благословение Иаковом Ефрема и Манассии. Обозначенные сюжеты могут быть обнаружены в ряде современных листам памятников декоративно-прикладного искусства и книжной миниатюры рейнско-маасского региона, которые объединены на основании типологической логики в организации сюжетов. Выбор сюжетов, а также стилистический и иконографический анализ круга памятников с типологической иконографией дают возможность предположить, что листы могли быть фрагментами книги моделей и выполнять функцию образцов в процессе распространения композиционных и иконографических приемов, характерных для памятников рейнско-маасского региона.

Использование информационных ресурсов является перспективным направлением деятельности государственных контрольно-счетных органов. В современных условиях невозможно осуществление эффективного бюджетного контроля, а также анализа социально-экономического развития региона без специальных инструментариев, сокращающих затраты времени на обработку данных. В статье рассматриваются исторические аспекты информатизации деятельности Контрольно-счетной палаты Москвы, в том числе анализируется опыт формирования ее информационно-аналитической системы как реализованного примера автоматизации деятельности государственного органа по исполнению полномочий внешнего финансового контроля. Рассмотрены данные ежегодных отчетов о деятельности Палаты в 1997–2014 гг. Также использовались сведения, содержащиеся в локальных актах и иных документах Палаты, отражающие процесс автоматизации ее контрольной деятельности. Изучение названных документов, а также федерального и московского законодательства, нормативных правовых актов правительства и мэра Москвы, Московской городской Думы позволило выявить особенности процессов информатизации Палаты в 1994–2014 гг., в том числе основные этапы формирования инфраструктуры информационно-коммуникационных технологий Палаты, состав и основные функции созданной информационно-аналитической системы Палаты как модели для взаимодействия с органами исполнительной власти Москвы и иными государственными органами. Ранее проблемы истории информатизации Палаты специально не исследовались, в то время как без специальной фокусировки на них невозможно составить целостную картину развития новых технологий управления, вводимых в практику исполнительной и законодательной властей Москвы с конца XX в. и до настоящего времени. Рассмотрение данного аспекта развития контрольно-счетных функций в столице России в постсоветское время позволит дополнить имеющиеся на сегодняшний день представления об истории такой деятельности в прошлом, а также будет способствовать выявлению традиций и новаций в отечественных управленческих практиках, а значит — прослеживанию преемственных приемов, воспроизводимых в оптимизированном виде на каждом новом этапе развития страны и общества.

В основе статьи — материалы, собиравшиеся автором на протяжении многих лет в 28 больших и малых городах 14 штатов США и в столичном округе Колумбия. Ее цель — показать, как историческая (иначе — культурная или социальная) память о Гражданской войне (войне Севера и Юга) 1861–1865 гг. и связанной с ней отмене рабства проявляет себя как фактор антирасистского движения, новая волна которого охватила страну в последние годы. Обращается внимание на трансформации памяти о Гражданской войне, вызванные меняющимися представлениями об истории, сущности и социокультурных границах американской нации. Суть этих изменений — в утверждении взгляда на американскую нацию как на включающую в себя и белых, и черных ее представителей на равных основаниях. За этим стоит и изменение восприятия Гражданской войны как ключевого момента в становлении американской нации: если ранее война Севера и Юга виделась войной между белыми северянами и белыми южанами, то теперь все чаще подчеркивается активная роль в ней черных американцев. В то же время различия в исторической памяти о Гражданской войне и отмене рабства, сохраняющиеся на Севере и Юге страны, позволяют обосновать положение о том, что социокультурное деление американского общества на северян и южан не исчезло по сей день. Также в статье подчеркивается, что не просто расовая дихотомия, но расовое неравенство было заложено в саму основу американской нации в период ее формирования. Этот факт заставляет задаться вопросом, искореним ли в принципе в США так называемый системный (иначе — структурный, институциональный или социальный) расизм, несмотря на очевидное изменение к лучшему положения черного сообщества в период после победы Движения за гражданские права черных 1954–1968 гг.

Одной из самых острых внешнеполитических проблем для СССР и его союзников по Варшавскому договору стал кризис в отношениях между ними и Чехословакией, возникший в 1968 г. Автор статьи, опираясь на рассекреченные документы, в том числе Политбюро ЦК КПСС, показал, что в руководстве СССР и его восточноевропейских союзников существовало серьезное опасение, что реформы, начавшиеся в ЧССР, открыли перспективу отхода этой страны от социализма и последующего выхода ее из Варшавского договора. Особую тревогу вызывали открыто действовавшие там антисоциалистические и антисоветские силы. Руководители СССР, особенно Л.И. Брежнев, стремились выйти из сложившейся острой ситуации через политические компромиссы, выполнение чехословацкой стороной взятых на себя во время многосторонних совещаний обязательств. Изначально они избегали военного вмешательства в дела Чехословакии, на чем настаивали союзники СССР, члены ОВД — Польша, ГДР, Болгария, Венгрия. Однако чехословацкое руководство — в первую очередь это относится к А. Дубчеку — не выполняли достигнутых договоренностей (в частности, о прекращении антисоветской кампании в СМИ, о кадровых изменениях), хотя именно это могло бы предотвратить ввод войск. К августу 1968 г. возможности выйти из создавшегося положения политическими методами были исчерпаны. Ответственность за ввод войск несут не только пять стран ОВД, но и тогдашние руководители Чехословакии. СССР и другие страны ОВД при принятии решения о вводе войск в ЧССР руководствовались мотивом спасения социализма в этой стране и ее сохранения в составе Варшавского договора. Единство ОВД в условиях холодной войны позволяло обеспечивать баланс сил с блоком НАТО на Европейском континенте. Теоретическое обоснование права вмешательства в дела той или иной страны социалистического содружества со стороны других соцстран ради спасения социализма было дано после ввода войск, на Западе эта политика станет известна как «доктрина Брежнева».

Предметом исследования является образ Запада как союзника, создаваемый советскими СМИ в годы Великой Отечественной войны. Для советской пропаганды периодическая печать имела важнейшее значение, так как именно она способствовала формированию у общества представлений как о внешнем мире, так и о ситуации в стране. В период войны главной целью газет становилась мобилизация масс. Научные работы по данной и схожей проблематике имели, как правило, обзорный характер, не учитывавший динамику и многочисленные нюансы в отношениях с союзниками на протяжении всего периода Великой Отечественной войны, равно как и механизмы работы советской пропаганды в освещении внешнеполитической ситуации. Анализ обширного комплекса источников, в том числе публикаций центральной периодической печати (газет «Правда», «Известия», «Красная звезда»), позволяет всесторонне исследовать формирование и эволюцию образа Запада как союзника по антигитлеровской коалиции в советской печати в 1941–1945 гг. Вся деятельность СМИ находилась в ведении Управления пропаганды и агитации при ЦК ВКП(б), где ответственность за нее возлагалась на Отдел печати. В результате информация, которая доводилась до советского населения, была тщательно отобрана и идеологически выверена. Это, безусловно, касалось материалов, посвященных США и Великобритании. Информация о деятельности и помощи союзников прежде всего должна была убедить советского читателя, что страна не была оставлена один на один с врагом. В то же время советская пресса избегала излишне восторженного тона по отношению к вчерашним идеологическим противникам. Эволюция образа союзников по антигитлеровской коалиции в центральной периодической печати Советского Союза в период Великой Отечественной войны прошла несколько этапов и во многом зависела от положения дел на советско-германском фронте.

В центре внимания автора — уникальная в своем роде дискуссия «о социализме», состоявшаяся в палате лордов Великобритании весной 1935 г. В течение долгого времени верхняя палата выполняла функции барьера на пути реализации смелого социального, политического законодательства. Вплоть до наступления ХХ в. социалисты никогда не были в ней представлены. С выходом на политическую авансцену лейбористской партии и в процессе ее усиления в 1920–1930-е гг. палата лордов была вынуждена адаптировать свой состав к изменившимся реалиям. В 1924 г. здесь впервые была сформирована лейбористская фракция. Спустя десятилетие лорды уже оказались готовыми серьезно дискутировать на тему достоинств и недостатков социалистического строя. В статье анализируются как основные аргументы лейбористских лордов, сторонников перехода к новому общественному строю, так и тезисы, выдвинутые консерваторами и либералами, защитниками капиталистической системы. Особый акцент сделан на освещении и оценках состоявшейся в Вестминстере дискуссии на страницах британской печати различной политической направленности. Автор приходит к выводу, что аргументы, выдвинутые как сторонниками, так и противниками социализма, во многом были схожи с тезисами, фигурировавшими в ходе аналогичной по характеру и первой в британской истории дискуссии подобного рода в нижней палате парламента в 1923 г. В то же время, проанализированная в статье полемика в палате лордов, которая проходила более десятилетия спустя, несла на себе очевидный отпечаток новой эпохи. Важное влияние на мировоззрение современников оказала «великая депрессия» 1929–1933 гг., укрепившая убеждение левых политиков в невозможности «улучшить» капитализм. Противники социализма, напротив, отстаивали точку зрения, что социалистическое будущее для Британии не просто экономически несостоятельно, но и опасно, а также несовместимо с уникальным английским национальным характером, в основе которого лежит индивидуализм.

Проблема перехода революционеров-народников к использованию террористической тактики до сих пор является весьма дискуссионной в отечественной историографии. Одним из пионеров террористического направления являлся В.А. Осинский (1852–1879). По его инициативе весной 1878 г. был создан Исполнительный комитет Русской социально-революционной партии. История этой революционной группы, активно действовавшей по всему Югу России в 1878 — начале 1879 г., до сих пор недостаточно изучена, хотя именно она явилась предвестником перехода большей части революционных народников к политической борьбе, в том числе и посредством террора. Целью данного исследования является реконструкция ранее малоизвестных или совсем не известных страниц истории ИК РСРП, установление ее структуры и состава. Анализируются политические взгляды В.А. Осинского и его окружения. Рассматриваются контакты членов ИК РСРП с другими оппозиционными движениями в Малороссии, в том числе с либералами и представителями «Громады». Оценивается эффективность деятельности ИК РСРП и степень его воздействия на управленческие сферы Юга России. Делается вывод о том, что переход части народников в конце 1870-х гг. к политическому террору во многом произошел из-за беззаконной и репрессивной политики властей и осознания радикалами бесперспективности мирных способов борьбы. Системное использование актов терроризма силами ИК РСРП в сочетании с активной пропагандистской кампанией и другими акциями неповиновения властям (вооруженное сопротивление при арестах, прокламационная кампания, побеги из тюрем, организация демонстраций и беспорядков и др.) сделали эту организацию действительно опасной в глазах правительства. Действия ИК РСРП и сама гибель В.А. Осинского существенно повлияли и на будущее всего российского революционного движения. ИК РСРП стал фактически предтечей Исполнительного комитета «Народной воли», осуществившего впоследствии убийство императора Александра II, что несомненно сказалось и на дальнейшей судьбе российской монархии.

Возникновение «семинариев» на историко-филологическом факультете Московского университета представляло собой ответ на дискуссии о реформе высшего образования в эпоху Великих реформ, когда обучение студентов в университетах было признано слишком пассивным. В это время идеологи реформ высшего образования требовали дополнить монологичные лекционные занятия письменными работами студентов, которые должны были развивать у них исследовательские навыки и служить основанием для общения с профессорами. После 1862 г., когда в течение нескольких лет за границу на стажировку были отправлены свыше ста молодых ученых по программе министра народного просвещения А.В. Головнина, новая генерация исследователей и преподавателей познакомилась с практическими занятиями в немецких университетах. Те, кто побывал за границей, стали активно использовать термин «семинарий» для обозначения нового вида практических занятий. К середине 1860-х гг. в Московском университете появляются семинарии как учебные подразделения филологов для подготовки гимназических учителей классических языков, а также семинарий (семинар) — вид практических занятий для историков, целью которых являлось написание исследовательских работ. У истоков филологических семинариев в Московском университете стоял филолог П.М. Леонтьев, развивавший те формы занятий на факультете, которые практиковал еще С.П. Шевырев в 1850-е гг. Семинарий же как новую форму исследовательской активности для историков создал В.И. Герье, который считал важным, чтобы выбравшие специализацию по истории студенты писали письменные работы по этой дисциплине. В отличие от филологической семинарии, за работу в которой студенты получали стипендии, участие в исторических семинариях было личной инициативой студентов. Дальнейшее развитие новой формы занятий было связано с попытками разделения историко-филологического факультета по двум специализациям — филологии и истории. Официально семинарии историков стали частью учебного плана факультета лишь после принятия устава 1884 г.

В современной историографии общим местом является утверждение, что Войско Донское после его перевода в 1721 г. из ведения Посольского приказа под начало Военной коллегии полностью утратило свою независимость. В последние годы, однако, такая оценка влияния именного указа от 3 марта 1721 г. на положение донских казаков пересматривается. Статус Войска Донского в послепетровский период может быть уточнен благодаря изучению личных посланий российских самодержцев на Дон. Цель данного исследования — показать отношение императрицы Анны Иоанновны к Войску Донскому на основе грамот, отправленных в период русско-турецкой войны 1735–1739 гг. Грамоты как форма переписки верховной власти с донским казачьим сообществом изучаются в русле историко-типологического подхода к анализу исторических источников с применением формулярного анализа. В статье рассмотрены следующие вопросы: место грамот в системе законодательных и делопроизводственных материалов Русского государства и Российской империи; требования к грамотам, установленные Петром I в ходе реформы государственного управления; порядок создания грамот в личной канцелярии императрицы (Кабинете министров) и Сенате; особенности грамот, посылаемых на Дон. Исследование императорских грамот 1735–1739 гг. позволяет сделать вывод, что в этот период Войско Донское пребывало в состоянии «особого подданства»: с одной стороны, оно, как и в годы правления Петра Великого, напрямую было подчинено самодержице, обладая в то же время определенной степенью самостоятельности, с другой — Войско Донское получало от Анны Иоанновны грамоты, имевшие черты дипломатических посланий. Грамоты 1735–1739 гг. позволили выявить принцип взаимной выгоды как основу отношений между российской верховной властью и Войском Донским. Этот принцип провозглашался незыблемым не только в императорских грамотах Анны Иоанновны, но и ранее, в царских грамотах XVI–XVII вв. Радикальные преобразования во взаимоотношениях российских властей и Войска Донского стали осуществляться в 1770-х гг.

Предметом исследования являются действия великого князя владимирского Юрия Всеволодовича на реке Сити и их отображение в ранних летописных рассказах о нашествии Батыя. Цель исследования — реконструировать исторический контекст, в котором действовали князь Юрий и другие правители русских земель во время событий 1237–1241 гг., а также определить отношение авторов летописных и агиографических произведений конца XIII — начала XIV в. к бегству князей от татар. Научная новизна исследования состоит в комплексном использовании статистического и аксиологического методов. Автор пришел к выводу, что из общего числа русских князей (37), упомянутых в ранних летописных рассказах о нашествии, почти половина (18) либо точно бежали от татар, либо поступили так с большой долей вероятности. Это позволяет с доверием относиться к дошедшей в рассказе Новгородской первой летописи старшего извода трактовке, согласно которой Юрий Всеволодович также бежал от татар и таким образом оказался на реке Сити, где и был убит. Вероятнее всего, само по себе бегство князей не было компрометирующим обстоятельством в глазах их ближайших потомков. Наоборот, успешное бегство воспринималось как результат Божьего заступничества и всячески превозносилось. Однако случай с Юрием был особым: в отличие от подавляющего большинства спасавшихся бегством князей, он погиб. В результате автору рассказа Лаврентьевской летописи, поставившему себе задачей написать панегирик великому князю, пришлось создавать достаточно противоречивую картину событий, согласно которой Юрий Всеволодович якобы не собирался бежать, а, напротив, готовился дать отпор врагу на реке Сити. Однако там он проявил себя отнюдь не как опытный и отважный воин, а как человек, который подобно святым Борису и Глебу готов был на жертвенное заклание и, как «новый Иов», — смиренно встретить ниспосланные ему испытания.

Долгое время при изучении характера русской живописи второй половины XIX в. она искусственно отрывалась от православной христианской основы, религиозность же представлялась своего рода метафорой со знаком «минус», а не как научная проблема, требующая пристального анализа. Христианское мироощущение в век скептицизма, дарвинизма и позитивизма, несмотря на усиливавшуюся секуляризацию, не было вытеснено из сознания человека второй половины позапрошлого столетия, а перешло на новый качественный уровень. Свидетельством тому является не только творчество многих русских писателей, но и наследие художников-передвижников Перова, Ге, Крамского, Репина, Сурикова, Ярошенко и других мастеров второй половины XIX в., увлеченных разработкой новых смыслов и новых форм пластического выражения. Сегодня уже очевидно, что в целом ряде живописных произведений той поры христианство выступает в качестве цементирующего фундамента, или основы жизнеустройства, Христос предстает реальной исторической личностью, давшей организацию духовной жизни на земле. Названные проблемы вычитываются из живописных произведений выдающихся мастеров этого времени, из переписки и критических рецензий. Для художественной культуры второй половины XIX столетия они имеют первостепенное, стержневое значение. Глубокая неоднозначность картины И.Н. Крамского «Христос в пустыни» (1872) позволяет и допускает весьма противоречивое толкование. Его очень схематично можно выразить в двух словах — от Христа или ко Христу. Интерпретации картины, данные самим автором полотна, на протяжении многих десятилетий привлекали искусствоведов. Размышления художника о христианстве и его попытки переосмысления традиционных положений, рождение нового взгляда, колебания и сомнения, чередование исторического и религиозно-мистического — всё это содержится в его богатейшей переписке. Умозаключения, сделанные писателями, художниками, коллекционерами, наконец, критиками отражают важные духовные процессы, которые происходили в умах и сердцах современников художника. А исследования историков искусства помогают проникнуть глубже в развитие художественного самосознания эпохи.

В 1990-е гг. историки стали проявлять все больший интерес к изучению III Интернационала, и помимо господствовавшего традиционалистского концептуального подхода к данной теме в западной историографии окончательно утвердился оформленный в предыдущие десятилетия ревизионистский подход. Значительное количество исследований, посвященных Коминтерну, было опубликовано в данный период именно британскими учеными, причем проживающими не только в Великобритании, что обусловило расширение круга изучаемых вопросов. Появлялись монографии и статьи, посвященные как непосредственно Коминтерну, так и деятельности его зарубежных секций, а также смежным проблемам — истории коммунизма и левых сил различных оттенков, международным отношениям Советской России, коммунистическому движению в отдельных странах. Заинтересованность темой Коминтерна в зарубежной исторической науке была вызвана необходимостью разрешить ряд спорных, малоизученных или требовавших переосмысления вопросов, главным образом касающихся деятельности зарубежных секций: масштаб влияния политики Коминтерна на тактическую линию коммунистических партий различных стран, их возможность либо невозможность проводить независимую политику; «сталинизация» Коминтерна, ее хронологические рамки; изменение тактики и стратегии Коминтерна. Большинство исследований, изданных в 1990-х гг., в которых авторы придерживаются традиционалистского подхода, опираются на гораздо более ранние работы, однако благодаря открытию ряда российских архивов в значительном объеме стали привлекаться архивные материалы, что повысило объективность научных трудов, написанных, в том числе, с позиций противоположных концепций. Историографическая традиция изучения Коминтерна, существовавшая до начала 1990-х гг., подверглась изменениям: увеличение числа представителей ревизионистского подхода повлекло за собой смену акцентов и пересмотр некоторых устоявшихся точек зрения. Авторы, придерживавшиеся этой концепции, стали опираться на более современную литературу (в том числе российскую) и широкую источниковую базу, представленную материалами как зарубежных архивов, так и Российского государственного архива социально-политической истории. Согласно логике статьи, по каждому из рассматриваемых вопросов сначала представлены мнения «традиционалистов», затем «ревизионистов».