Статьи

Статья написана в ответ на недавно опубликованные в «Вестнике Московского университета. Серия 8. История» «размышления» А.Л. Расторгуева, специалиста по средневековому искусству, по поводу книги Ролана Рехта «Верить и видеть. Искусство соборов XII–XV веков» и ее перевода. Эти размышления представляют собой самый подробный и неравнодушный с 1999 г. (года выхода книги) по сей день отклик на работу французского историка искусства. Автор подверг жесткой критике и ее саму, и русский перевод. При этом он затронул целый ряд вопросов истории средневекового искусства и искусствознания в целом. Поскольку рецензия А.Л. Расторгуева, пусть и запоздалая, поставила под вопрос научный характер рассматриваемой книги, а заодно научную компетенцию автора и переводчика, последний посчитал необходимым ответить на большую часть сделанных в рецензии замечаний. Многие из них вполне обоснованы, перевод действительно грешит неточностями и пропусками отдельных слов, рецензент внимательно сверил перевод с оригиналом. Однако немалая часть замечаний представляет собой предмет дискуссий в науке или основывается на личных предпочтениях и вкусах автора рецензии. Таковые не могут считаться истиной в последней инстанции, а значит, не могут служить и аргументом для тотального осуждения книги и ее перевода. В своей полемике рецензент, естественно, и сам допускает досадные неточности, не предлагает никакой позитивной программы, а некоторые его претензии к оригиналу и к переводу вовсе противоречат фактам. Целый ряд высказанных А.Л. Расторгуевым сомнений касается болевых точек науки об искусстве в целом, а это свидетельствует о том, что рецензируемая им книга Р. Рехта — событие. Полемика вокруг нее говорит сама за себя. Поэтому в настоящей работе предлагается как апология французской книги, так и попытка реабилитировать ее русский перевод.

Микеле Анджело ди Пьетро Мембрини (1460–1525) — художник позднего Кватроченто, в 1480-е гг. сотрудничавший с Бернардино Пинтуриккьо в Риме, а на рубеже XV–XVI вв. работавший в Лукке и ставший одной из наиболее ярких фигур местной живописной школы. В этот период живопись Лукки находилась под мощным влиянием флорентийского искусства 1470–1480-х гг.: композиционных схем Верроккьо и Лоренцо ди Креди, уравновешенного и нарядного стиля Гирландайо, лиричной манеры молодого Филиппино Липпи. Она представляется удивительной смесью манер различных флорентийских художников, оставивших городу свои работы. В стилевом отношении не является исключением и Микеле Анджело ди Пьетро, однако его отличает специфический интерес к декоративному языку в античном вкусе, который был освоен им в Риме, во время работы в мастерской Бернардино Пинтуриккьо. Микеле Анджело ди Пьетро активно использует в своей зрелой религиозной живописи античные мотивы, которые сводятся к довольно «стандартному» набору элементов, характерному для мастеров-эклектиков, и имеют преимущественно декоративную, а не смысловую функцию: это орнаментированные на классический манер архитектурные элементы, пюпитры, канделябры, изображения фантастических существ. Однако иконография и фантасмагорическая трактовка этих мотивов, разнообразие их источников указывают на самостоятельность художника в его отношении к классическому наследию, которое он мог изучать в подлинниках в римские годы. При большом сходстве в трактовке формы оно отнюдь не определяется воздействием работавших в Лукке художников, признанных мастеров декорации all’antica, — Амико Аспертини и Филип- пино Липпи, с которым Микеле Анджело ди Пьетро гораздо больше роднит интерес к нидерландской художественной традиции. Не исчерпывается оно и взаимодействием с лидером художественной школы Лукки Маттео Чивитали, который был приверженцем строгого классического языка, но выдает привязанность к некоторым решениям, воспринятым еще в римские годы из монументальной живописи Пинтуриккьо.

Жюль Мишле, тексты которого отличаются ярко выраженным авторским началом, определил многие ключевые вехи в научной биографии Ролана Барта, заявившего о «смерти автора» как научной концепции. Обращение к текстам французского семиолога дает основание видеть и в них следы авторского присутствия, выраженные, однако, совсем не так, как у французского историка. Указанные проявления сходства и различия между обоими мыслителями становятся более явственными, если представить, что Барт в своем восприятии стилистики исторических работ Мишле прошел круг. В начале творческого пути он восторженно воспринимал четко выраженную и даже нарочито демонстрируемую авторскую позицию Мишле. В представлении Барта историк представал во многом не как академический ученый, а как создатель страстного и психологически насыщенного нарратива. Подобная манера воспринималась Бартом как оптимально подходящая для описания прошлого. Высокий градус эмоциональности и крайний субъективизм оценок создавали возможность складывания богатого набора интерпретаций, что для будущего выдающегося семиолога представлялось наиболее принципиальным действием при об- ращении к историческому материалу. Следующей вехой бартовского восприятия Мишле стало время после появления концепции «смерти автора». Теперь взгляд и манера историка видились ему архаичными, изжившими себя и не соответствующими требованиям, предъявляемым к современному гуманитарному дискурсу. Однако столь неожиданная резкая оценка своего прежнего кумира является для Барта не столь прямолинейной и однозначной, как может показаться на первый взгляд. Констатируя несовременность Мишле, Барт одновременно переоткрывает его для эпохи нового гуманитарного знания, заявленной на Западе в рамках структуралистского подхода. Доминирующее личностное авторское начало у Мишле рассматривается Бартом одновременно и как одно из возможных означающих, интерпретирующих историю как означаемое. Богатство исторических фактов становится при такой проблемной фокусировке фактически бескрайним пространством для неограниченного семиозиса, что соответствовало разрабатываемой Бартом семиологии.

В статье рассматривается влияние «холодной войны» на общую динамику международных отношений во второй половине ХХ — начале XXI века. В центре внимания авторов вопрос о причинах устойчивости этой формы конфликтного взаимодействия США и нашей страны. Подчеркивается, что, несмотря на обширную зарубежную и отечественную историографию, посвященную «холодной войне», целый ряд вопросов, затрагивающих ее фундаментальные характеристики, остается недостаточно проясненным. Среди них, в частности, вопрос о критериях отнесения того или иного конфликта или события к проявлениям «холодной войны». Авторы обозначают эти вопросы и указывают пути поиска ответов на них, разбирают наиболее распространенные историографические концепции «холодной войны», анализируют в контексте этого явления такие основополагающие понятия международных отношений, как «суверенитет» и «безопасность». В статье предлагается объяснение причин продолжения «холодной войны» после распада СССР и прекращения блокового противостояния. Специальное внимание уделяется трансформациям «холодной войны», разным ее фазам, объясняются причины, приводившие к подобным изменениям. Авторы отвечают и на вопрос о том, какие факторы оказывали влияние на интенсивность «холодной войны», стимулировали ее накал и в то же время не допускали ее перерастания в полномасштабную «горячую войну» с использованием всего арсенала накопленных средств уничтожения. Предлагается авторская точка зрения на вопрос о том, следует ли рассматривать «холодную войну» как опасную аномалию, угрожающую нормальному развитию мирового сообщества, или же, наоборот, подобное глобальное противостояние позволяет трансформировать конфликтную напряженность между двумя крупнейшими в военном отношении державами в относительно приемлемую ситуацию стратегической стабильности. В работе указываются проблемы истории «холодной войны», требующие дальнейшего изучения или же уточнения объясняющих их концепций. Особое внимание уделено распространенному в настоящее время подходу, в соответствии с которым наиболее значимые противостояния конца XX — начала XXI века анализируются в категориях «холодной войны».

Вторая мировая война стала многомерным, сложным конфликтом, в котором происходили и переплетались, взаимодействуя и оказывая влияние друг на друга, сразу несколько масштабных и малых вооруженных конфликтов. Часть из них уже имела место, начавшись до 1939 г., часть была межгосударственными конфликтами, не перешедшими ранее в фазу вооруженного противоборства, часть возникла и стала осевой для системы международных отношений уже после сентября 1939 г. В связи с таким переплетением конфликтов возникает необходимость уточнить вопрос о причинах Второй мировой войны. В целях выдвижения научной гипотезы о причинно-следственной связи между структурными особенностями системы и условиями начала войны стоит вести речь прежде всего о наличии функционального ядра в системе (обеспечивающего ее стабильность) и о его состоянии накануне войны. Другой комплекс проблем связан с существованием полюсов (центров сосредоточения мощи и принятия военно-политических решений) в системе, равно как и с процессом поляризации (наращивания противостояния интересов) этих центров. В основе предлагаемой концепции происхождения Второй мировой войны и условий ее начала лежит тезис о том, что сложившееся в период между двумя мировыми войнами системное состояние не было многополярным. Поляризация (как процесс резкого расхождения интересов внутри группы великих держав) привела к складыванию биполярности как нового макроструктурного принципа организации системы. На определенном этапе это положение дел дополнила смена лидера по мощи на глобальном уровне. Состояние системы международных отношений в 1939 г. приобрело принципиально новое макроструктурное качество — незавершенную (или кластерную) биполярность. Эта особенность возникла в силу незаконченности процесса формирования противоборствующих военно-политических союзов. Таким образом, центральный комплекс теоретических проблем, поставленных в статье, будет связан с оценкой той роли, какую накопление мощи и борьба за лидерство в этой области сыграли в формировании условий для возникновения Второй мировой войны.

Впервые в отечественной историографии на основе документов из фонда лорда Бивербрука под названием «Московский нарратив» из парламентского архива Великобритании показана деятельность главы британской миссии на Московской конференции по снабжению (сентябрь 1941 г.) лорда Бивербрука. Лорд Бивербрук был личным другом премьер- министра Уинстона Черчилля, он получил от британского правительства обширные полномочия по выдвижению предложений, обсуждению и подписанию Протокола по линии британской помощи СССР. Тема эта в отечественной и даже зарубежной историографии является относительно мало изученной, хотя значение Московской конференции по снабжению для формирования антигитлеровской коалиции исключительно велико. В ходе конференции союзники максимально шли навстречу заявкам СССР. Принципиально важным было заявление лорда Бивербрука о том, что Британия готова отказаться от доли американской помощи в количествах, требуемых России. Записи лорда Бивербрука показывают его впечатления от поведения И.В. Сталина, изменения атмосферы встреч союзников, что не зафиксировано в официальном протоколе советской стороны. По выражению Бивербрука, предъявляя Сталину список возможных поставок, англичане и американцы развивали тактику в форме «кумулятивного эффекта», т.е. часто шли на уступки, соглашаясь поставить те или иные товары, затем следовали списки товаров, которые не могли быть «уступлены» и далее длинный список материалов, которые они соглашались поставить. В результате свою задачу они выполнили, советская сторона осталась довольна, и создалось настроение, которое лорд Бивербрук назвал «солнце после дождя». В ходе встреч между союзниками был установлен доверительный личный контакт. Руководитель американской делегации У.А. Гарриман высоко оценил работу лорда Бивербрука. В результате переговоров был подписан Московский протокол, который дал старт программе ленд-лиза для СССР. В первый год войны Великобритания передала СССР почти всё, что ей поставляли по ленд-лизу американцы, и сделала максимум возможного для выполнения своих обязательств по поставкам в СССР.

Обостренное внимание российского общества к начавшейся в 1914 г. мировой войне побуждало преподавателей, ученых и общественных деятелей организовывать лекции для разъяснения причин и характера войны, ее хода и возможных последствий. Особенно активны были образовательные и общественные организации, органы самоуправления, прежде всего Московское общество народных университетов (МОНУ), уездная и городская управы. С началом войны процесс согласования лекций кардинально не изменился, так как Московская губерния не относилась к территориям «полной» военной цензуры. Тем не менее, губернатор и градоначальник были полномочны запретить любую лекцию, и обстоятельства военного времени стали для этого универсальным объяснением. Во второй половине 1914 г. без объяснения причин были запрещены все лекции о войне, подготовленные МОНУ. С 1915 г. подход властей стал более гибким: на фоне затягивания войны необходимо было активизировать провоенную пропаганду, и лекции могли быть в этом деле полезны. Кроме того, многие лекторы за первый год войны сумели «зарекомендовать» себя тем, что не выходили за рамки оговоренной программы и не касались вопросов внутренней политики. Наконец, лекции нередко разрешались, так как были частью благотворительных мероприятий. Однако на фоне послаблений сохранялась практика отказов, как и подозрительность властей к общественным организациям и общественным деятелям. Значимую роль играла военная цензура, с мнением которой московские власти считались при принятии решений о публичных лекциях на военные темы. Процесс согласования мог затянуться и закончиться противоречивым решением. Нередки были случаи, когда лекция разрешалась в одном населенном пункте, но потом запрещалась в другом. В целом количество лекций и народных чтений о войне не соответствовало запросам населения, а пустующее информационное пространство заполнялось слухами негативного характера, что стало одним из важнейших факторов приближения революции 1917 г

Спустя примерно два месяца после кончины Александра III сначала в Нью-Йорке, а затем в Лондоне вышла первая посмертная биография этого русского императора. Ее автором был британский журналист Чарльз Лоу. Он не знал русского языка и не был глубоко осведомленным в вопросах российской внутренней и внешней политики. Отсюда возникает вопрос об источниках, которыми пользовался Лоу при написании своей книги. Поиск ответа на этот вопрос затрудняется тем, что британский журналист писал не научное исследование, а историко-публицистический очерк о недавно скончавшемся монархе, поэтому он крайне неполно указывал свои источники. Следовательно, восполнение и систематизация информации об источниках биографа являются обоснованными и актуальными задачами, решение которых позволит ответить на вопрос, какие именно и чьи конкретно представления повлияли на формирование коммеморации эпохи и образа Александра III в европейском общественном мнении. Источники книги Лоу можно классифицировать по четырем группам: монографические исследования, статьи из периодических изданий, газетные материалы и цитаты, которые подразделяются на высказывания, приведенные без отсылок к источникам, и фрагменты официальных (в разной степени: либо относящихся к делопроизводству, либо рассчитанных на публичную трансляцию) документов. После такой первичной классификации для решения поставленных задач автор анализирует распределение источников из этих групп по конкретным проблемам, сформулированным Лоу для раскрытия основных вех биографии и характерных черт личности Александра III. Поскольку подобные проблемы разнятся по своему влиянию на складывающуюся в книге коммеморацию, появляется возможность проследить соотношение тенденциозности того или иного источника и степени его задействования биографом. В результате изучения этого соотношения можно сделать однозначный вывод, что на оценочную концепцию Лоу наибольшее влияние оказали наблюдения и суждения ирландского писателя и журналиста Эмиля Диллона, писавшего свои работы о России под псевдонимом Е.Б. Ланин.

В статье рассматриваются история создания и особенности индийской части уникальной коллекции вырезок из отечественных и заграничных периодических изданий, составленной М.Д. Хмыровым. Особое внимание уделено сипайскому восстанию 1857–1859 гг., широко освещенному в отечественной печати, но мало — в Хмыровском собрании. Диспропорция объясняется бóльшим вниманием библиографа к событиям отечественной, а не заграничной истории, пристрастным выбором прессы для пополнения коллекции (ее создатель предпочитал редкие издания, а не массовые «ведомости»), а также интересом М.Д. Хмырова к систематизации всего доступного массива вырезок, а не к подбору вырезок по отдельным вопросам. Так, в коллекции отсутствуют небольшие заметки по Индии, которые типичны для публикаций об этом регионе в прессе середины XIX в. Весь массив материалов, включая и вырезки по Востоку, должен был стать основой для «Энциклопедии русского отчизновения» — грандиозного, но неосуществившегося проекта по созданию сборника всевозможных материалов, касающихся истории России и ее периодической печати. С учетом масштабов замысла М.Д. Хмырова сбор небольших публикаций был технически невозможен, поэтому в его коллекции практически отсутствуют сведения о военной стороне сипайского восстания — они выходили в прессе 1857–1859 гг. очень часто, но в виде коротких заметок. Кроме того, изучены сообщения об Индии, находящиеся в разделе «Англия», и сообщения, не касающиеся индийской тематики, но помещенные составителем в индийский раздел. На основании этих материалов выдвигается тезис о механическом собирании вырезок по Индии М.Д. Хмыровым. Вместе с тем, отмечена тенденция к отделению заметок по Индии от заметок по Велико- британии, хотя в годы создания коллекции в отечественной и заграничной периодической печати был принят совершенно иной подход. Новости о главной британской колонии чаще всего публиковались вместе с новостями с Британских островов.

«Повесть» о явлении Корсунской иконы Богоматери в Юрьевце Повольском — неучтенный в библиографии исторический и литературный памятник раннего Нового времени. Известная ныне в единственном экземпляре рукопись выявлена нами в московском библиофильском собрании и имеет большую ценность, во многом благодаря близости ее датировки — конец XVII в. — ко времени описанных в ней чудесных событий. Вновь открытая «Повесть» о явлении Корсунской иконы многое добавляет к истории почитаемых святынь Юрьевца Повольского, прославившегося в XVII в. Юрьевец — знаковое место на исторической и литературной карте, связанное с именами Симона Юрьевецкого, протопопа Аввакума, изографа Кирилла Уланова. «Повесть» типологически сходна с другими подобными сочинениями XVII столетия, однако каждое из них по-своему уникально и тесно связано с локальной иеротопией и историческими реалиями. На сегодняшний день память о Юрьевецкой иконе утрачена и оставила след только в рассматриваемой рукописи, что еще больше повышает научную ценность этой археографической находки. Сама церковь, в которой произошло чудо в 1695 г., описываемое в данной «Повести», не сохранилась, однако на ее месте поныне находится действующая церковь XIX в., с тем же посвящением и, по-видимому, сменившая деревянную церковь XVII в. Всё это позволяет более осязаемо представить описанное в «Повести». Уникальность Юрьевца как места действия тех событий еще и в существовании там другой особо почитаемой богородичной иконы — списка с чудотворной Иерусалимской иконы письма Кирилла Уланова, подвизавшегося в располагавшейся в самой ближайшей округе Юрьевца Кривоезерской пустыни. На сегодня Юрьевец лишен практически всех своих сакральных объектов, что отчасти восполняется обнаружением изучаемого списка «Повести» о чуде 1695 г. Это произведение анонимно, что является одной из важных исследовательских перспектив в отношении «Повести».

И.В. Клюн (1873–1943), один из ярких представителей русского авангарда, на протяжении нескольких десятилетий исследовал теорию цвета и возможности работы с цветом на практике. Он считал цвет ключевым «элементом» живописи, отличающим ее от других видов искусства. Одновременно художника интересовали закономерности, по кото- рым цвет взаимодействует с другими «элементами» живописи — светом, формой, фактурой и т.д. Наиболее плодотворным результатом этой работы можно назвать группу произведений, которые были написаны Клюном в первой половине 1920-х гг. по принципу «свет-цвет» и представляли собой оригинальный вариант беспредметного искусства, выросшего на основе супрематизма. Эта часть наследия художника до сих пор не привлекала специального внимания исследователей. В настоящей статье прослеживаются предпосылки перехода Клюна к работе по принципу «свет-цвет», выясняется, как им была продолжена и теоретически обоснована тенденция «распыления» цвета, которая появилась в среде русских художников-беспредметников около 1917 г., но по разным причинам не получила долговременного развития в творчестве большинства из них. Предпринимается попытка вписать группу работ по принципу «свет-цвет» в художественный контекст эпохи и сопоставить ее с творчеством К.С. Малевича, О.В. Розановой, А.М. Родченко и др. Исследуется концептуальное обоснование Клюном принципа «свет-цвет» и его укорененность в мировоззрении художника, увлеченного идеей всеобщего ритма, по которому, как он считал, развивается вся Вселенная и который становится явным в произведениях искусства. Свои композиции, где геометрические формы наполнены динамикой и светом, лишены четкости и как бы «распыляются» в пространстве, Клюн программно противопоставлял «застывшим формам» супрематизма Малевича, с которым у него завязалась полемика. Работы по принципу «свет-цвет» рассматриваются как особый вариант геометрической абстракции, созданный Клюном в качестве оппозиции не только супрематизму, но и производственному искусству начала 1920-х гг.

Выборы 1999 г. сыграли важную роль в деле становления современной партийно-политической системы России. Среди исследователей бытует мнение, что данные выборы стали полем противостояния двух группировок российской элиты. Одну из них представляла федеральная власть, озадаченная реализацией плана «преемник», другую — региональная элита, представители которой пытались оспорить кремлевский сценарий. Каждая из сторон, сообразно логике партийных выборов, обзавелась собственными избирательными объединениями. Прокремлевский блок был представлен Межрегиональным движением «Единство», а губернаторскую фронду олицетворяла коалиция «Отечество — Вся Россия». В ходе напряженного противостояния «партия Кремля» сумела одолеть объединение губернаторов, изначально обладавшее гораздо бóльшими шансами на победу. В качестве слагаемых этой победы исследователи называют эффект информационных войн, успех контртеррористической операции в Чечне и, наконец, личную популярность преемника, открыто поддержавшего «Единство». Однако все эти факторы не позволяют объяснить, как избирательное объединение, зарегистрированное всего за два месяца до выборов, сумело добиться рекордных результатов. Цель данной статьи — проанализировать особенности электоральной стратегии «партии Кремля» в ходе реализации первого этапа операции «преемник». Предметом исследования является механизм кризисной консолидации, который использовала президентская власть для продвижения своих электоральных интересов в условиях политического цейтнота. Формирование очередной «партии власти» рассматривается в контексте российской электоральной политики конца 1990-х гг. Такой подход позволил сформулировать вывод, согласно которому залогом успеха «Единства» стала смешанная избирательная система, с которой так упорно боролся президент после 1993 г. Кремлевские политтехнологи, опасаясь партийных выборов, пытались увести избирательную кампанию «Единства» от сугубо партийной проблематики, фактически превратив ее в голосование в «федерально-одномандатном» округе, где исподволь баллотировался один-единственный кандидат с высоким персональным рейтингом. Так Кремль, проиграв кампанию за отмену выборов по партийным спискам, сумел частично навязать свой сценарий «одномандатного голосования» в общефедеральном округе .

В статье проанализированы основные направления и приоритеты военной политики Республики Корея в период IV–V Республик в 1979–1987 гг. Предпринята попытка охарактеризовать внутри- и внешнеполитический контекст выработки военной политики Южной Кореи, выявить основные инструменты ее реализации и дать оценку тем изменениям, которые были привнесены администрацией Чон Духвана. В военно-политическом курсе Чон Духван продолжил многие инициативы своего предшественника Пак Чонхи, однако внес и значительные коррективы, имевшие более компромиссный характер. Итогами военно-политического курса в этот период можно считать значительный прогресс в военно-техническом развитии государства и переход от единичных проектов к массированному производству военной техники южнокорейского производства; снижение опоры на финансовую поддержку США и внедрение более эффективной системы планирования и бюджетирования; трансформацию отношений с США, игравших роль ключевого военного союзника Республики Корея, в результате которой Сеул стал скорее равноправным партнером Вашингтона, нежели клиентским государством. Тем не менее, несмотря на снижение экономической зависимости, Южной Корее не удалось достичь полной политической независимости от США: режиму Чон Духвана, пришедшему к власти в результате военного переворота, требовалась поддержка со стороны союзника, в связи с чем руководству страны пришлось пойти на ряд уступок. К таковым можно причислить отказ проводить разработки в рамках военной ядерной программы, инициированной предыдущей администрацией, заморозку развития ракетной программы и роспуск значительной части научно-исследовательских кадров, занятых в развитии ракетных вооружений, а также добровольное согласие Южной Кореи придерживаться ограничений в разработке баллистических ракет согласно условиям двусторонних договоренностей с США 1979 г. Источниковую базу исследования составили Белая книга обороны Республики Корея (основной документ военной политики страны) и другие официальные документы, а также документы внешней политики США.

Цель данной статьи — изучение практики проектирования и преобразования сельского расселения Куйбышевской области в 1970-е — первой половине 1980-х гг. Основное внимание уделено проблеме сселения «неперспективных» сельских населенных пунктов, являвшегося в изучаемый период основой расселенческой политики в стране. Этим обстоятельством, а также тем, что основная нормативно-проектная база данной политики в Куйбышевской области была разработана лишь к на- чалу 1970-х гг, а к середине 1980-х государство отказывается от разделения сельских населенных пунктов на «перспективные» и «неперспективные», обусловлены хронологические рамки исследования. Кроме того, именно в эти годы в Куйбышевской области в целом и Ставропольском районе в частности (на материале которого преимущественно и рассмотрена практика сселения «неперспективных» сельских поселений) расселенческая политика на селе осуществлялась особенно активно. Реорганизация сельской поселенческой сети была призвана стать фактором качественного подъема уровня жизни сельчан и одновременно — роста сельскохозяйственного производства. В регионах начинают разрабатываться схемы районных планировок с выделением «перспективных» и «неперспективных» сельских на- селенных пунктов. В отечественной исторической науке с начала 1990-х гг. наиболее распространенной является точка зрения, что отнесение десятков тысяч сельских населенных пунктов к категории «неперспективных» привело в конечном счете к интенсивной миграции населения. Но для всей ли территории России такая взаимосвязь являлась характерной? Для Нечерноземья, где государство, так или иначе, финансировало расселенческую политику, данный фактор действительно имел существенное значение. Однако целенаправленная реализация ее осуществлялась далеко не во всех региональных зонах РСФСР. Подтверждением тому является история данного вопроса на территории Среднего Поволжья, в частности, современной Самарской области. Результаты данного исследования позволили в определенной степени переосмыслить сложившийся в отечественной исторической науке подход к проблеме ликвидации «неперспективных» деревень в нашей стране в 1970-х — первой половине 1980-х гг.

Предметом исследования настоящей статьи являются усилия дипломатии республиканской Испании, ключевой фигурой которой являлся видный общественный и политический деятель Фернандо де лос Риос (1879-1949), направленные на получение американской помощи в годы гражданской войны (1936-1939). Рассмотрен каждый аспект деятельности Ф. де лос Риоса как посла республиканской Испании в Вашингтоне в 1936-1939 гг.: усилия, направленные на отмену американского эмбарго на продажу вооружений Испании; привлечение внимания руководства США и американской общественности к итало-германской интервенции; ведение активной кампании в поддержку республиканской Испании посредством публичных лекций, выступлений и культурной дипломатии, направленной на то, чтобы американское общественное мнение окончательно солидаризировалось с делом Республики. Как правило, в рамках исследования гражданской войны в Испании и позиции США большее внимание в отечественной историографии уделяется выработке американского законодательства о нейтралитете. Меньшее внимание уделено анализу политики собственно республиканской Испании в отношении США в этот период. В настоящей статье впервые в отечественной литературе были использованы материалы из личного архива посла Фернандо де лос Риоса - документация посольства Испании в Вашингтоне в 1936-1939 гг. (г. Мадрид). Среди итогов дипломатии республиканской Испании в США в указанные годы можно выделить как позитивные, так и частично либо полностью безуспешные. Активная кампания в поддержку Республики, проводимая Фернандо де лос Риосом, в значительной степени способствовала формированию образа Испании как жертвы фашистской агрессии и внесла определенную лепту в критику политики нейтралитета. Однако, несмотря на все усилия посла и симпатии к делу Республики президента Франклина Рузвельта и американской общественности, эмбарго на поставку вооружений в Испанию оставалось в силе до 1 апреля 1939 г., так как США сохранили твердую приверженность нейтралитету.