Статьи

Происходивший на рубеже XIX–ХХ столетий рост численности городского населения, активное развитие городской инфраструктуры сопровождались появлением экологических проблем, включая рост уровня загрязнения рек, в том числе служивших источниками водоснабжения городов. К решению этих проблем привлекались органы управления в центре и на местах, а также представители различных общественных, научных, профессиональных организаций и предпринимательских кругов. Порядок взаимодействия их мог быть различным, но именно совместные проекты позволяли добиваться наиболее заметных результатов в деле борьбы с загрязнениями рек промышленными и бытовыми отходами, определять приоритеты в системе водоохранных мероприятий, а также улучшать снабжение населения пригодной для питья водой. Благодаря деятельности таких организаций, как Общество для содействия улучшению и развитию мануфактурной промышленности, Русские водопроводные съезды, городские санитарные станции, Временный комитет по изысканию мер к охране водоемов Московского промышленного района от загрязнения, в рассматриваемый период был проведен достаточно обширный комплекс мероприятий по изучению свойств, характера и степени загрязнения воды в реках, служивших источниками водоснабжения горожан, а также в ходе экспериментов определены наиболее эффективные методы очистки стоков в зависимости от их состава. Были выработаны практические рекомендации по использованию наиболее действенных способов очистки промышленных стоков, применению очистных сооружений с учетом их эффективности, а также расчетной стоимости установки и обслуживания. К решению обозначенных проблем привлекались лучшие отечественные специалисты, использовавшие как зарубежный, так и российский опыт. Сдерживающим фактором стало отсутствие достаточного финансирования водоохранной деятельности, вследствие чего некоторые полезные инициативы не были реализованы либо их удалось осуществить лишь частично. Кроме того, целый ряд запланированных в этой сфере практических мероприятий пришлось отложить по причине начавшейся в 1914 г. Первой мировой войны. 

В статье характеризуется значение периода студенческой учебы в Московском университете для будущей карьеры российско-британского историка Павла Гавриловича Виноградова (1854–1925), ставшего членом Петербургской Академии наук и Лондонского королевского общества. Источниковую основу исследования составили официальные документы из фонда Московского университета и эго-документы — переписка, дневники и воспоминания. Результаты исследования представлены в форме «насыщенного описания», раскрывающего культуру высшего образования в Российской империи начала 1870-х гг. Домашняя подготовка под руководством отца, а также окончание Московской 4-й мужской гимназии с золотой медалью стали надежным основанием для овладения Павлом Виноградовым университетским курсом на историко-филологическом факультете Московского университета. Автор характеризует не только успехи в изучении отдельных дисциплин, но и влияние на молодого студента профессоров, а главное — практик их образовательной деятельности и взаимоотношений. Среди профессоров особое влияние на него оказали те, кто вел активную исследовательскую работу, — С.М. Соловьев, Ф.И. Буслаев и, особенно, В.И. Герье, чьим учеником Павел Виноградов стал с первого года обучения. Под влиянием В.И. Герье определились научные интересы студента. Система лекционных курсов и недавно внедренные в практику преподавания семинары учителя стали образцом, который будет совершенствовать ученик, сам ставший впоследствии профессором Московского университета. Домашние собрания Н.И. Стороженко были воспроизведены П.Г. Виноградовым в начале 1890-х гг., создав основу для оформления Исторического общества при Московском университете. Автор статьи приходит к выводу, что именно овладение образовательными практиками, а не оценочные показатели успехов по тем или иным дисциплинам имели решающее значение для успеха дальнейшей карьеры историка. Разойдясь с учителем в теоретико-методологических взглядах на принципы изучения прошлого, он, тем не менее, стал продолжателем дела В.И. Герье, совершенствуя приемы научно-педагогической школы «всеобщих историков» Московского университета. 

В данной работе на микроисторическом уровне изучаются стратегии крестьянского мира и вотчинной администрации по взаимодействию с уездной властью. Исследование проведено на основе материалов архива Палехской вотчины Бутурлиных — расходных книг и первичной расходной документации о тратах в поездках, расписок уездных властей о получении повинностей, мирских приговоров. Проведен анализ законодательной базы и реальной практики, выяснено, что крестьяне почти не отходили от существовавших законодательных норм. Вместе с тем они старались оптимизировать расходы (не прибегать к суду уездных властей, ездить в город по нескольким делам одновременно). В работе реконструирован график и примерный размер временных затрат на поездки. Рассмотрено, какие должностные лица и рядовые крестьяне были задействованы при взаимодействии с уездными властями в зависимости от ситуации. Установлено, что на поездки в уездный город тратилась значительная часть времени вотчинных властей. Для оценки транспортных издержек жителей Палеха проанализированы маршруты, которыми они добирались в соседние города — Гороховец, Вязники, Владимир и Шую. Главным критерием удобства уездного города для крестьян были надежность и непродолжительность пути к нему. На примере проведения административной реформы 1796–1797 гг. во Владимирской губернии рассмотрено, как палешане пытались предотвратить отнесение их вотчины к менее привлекательному для них уездному городу. Доказано, что попытки крестьян не могли иметь успеха, поскольку реформа проводилась на губернском уровне (крестьяне же обращались к уездным властям), а решения были приняты еще до того, как крестьяне попытались вмешаться в ситуацию. Делается вывод, что законодательство второй половины XVIII — начала XIX в. в общем виде шло навстречу крестьянам и было направлено на уменьшение транспортных издержек для них, но при формировании конкретных административных границ мнение жителей не учитывалось.

С конца XV в. и до податной реформы Петра I наряду с существовавшими издревле «полными» холопами имелись холопы кабальные, оказавшиеся в неволе по долговым и служилым кабалам. Первые переходили по наследству, а вторых после смерти владельца следовало отпускать на волю, оформив отпускную запись в Холопьем приказе. Соборное Уложение 1649 г. четко различало эти две категории холопов. С начала Северной войны Петр I повелел годных к службе дворовых людей, отпущенных после смерти владельцев, записывать в солдаты. Господские люди также могли по собственному желанию поступать в военную службу. После распространения подушной подати на «людей боярских» принимать их в службу было запрещено, и возобновилась практика освобождения дворовых с отпускными письмами. В отличие от законодательных норм, практическая сторона этого распространенного социального явления специально не изучалась. Сохранившиеся в фонде Юстиц-конторы РГАДА крепостные записи отпускных на дворовых за 1717–1780 гг., а также их челобитные и протоколы Юстиц-конторы позволяют выяснить обстоятельства и процедуру отпуска на волю дворовых, возникавшие при этом коллизии, а также перспективы их дальнейшего существования. Отпускные письма, написанные в домах, скреплялись подписью и личной печатью владельца и удостоверялись свидетелями. В этом случае требовалась их регистрация в крепостных учреждениях, а затем представление в надворный суд или губернскую канцелярию для вынесения решения о судьбе отпущенного дворового. Податная реформа Петра I способствовала стиранию граней между холопами старинными и кабальными. Термин «холоп» вскоре был вытеснен термином «дворовый», а на свободу могли отпускать любого дворового человека. Большая часть отпущенных вновь добровольно записывалась «вечно» за старым или новым хозяином. Манифест 17 марта 1775 г. ориентировал отпущенных на волю крепостных вступать в мещанское или купеческое состояние, что отражало объективную необходимость изживания архаичных форм личной зависимости.

Вместе с христианством на Русь пришел церковный календарь, значение которого быстро вышло за рамки руководства для организации богослужений. Уже в первые столетия после крещения Руси древнерусская элита стала систематически увязывать важнейшие события политической и церковной жизни с праздничными вехами месяцесловного, минейного и недельного богослужебных циклов, в чем можно видеть как духовные и символические, так и практические причины. Тема подобных приурочений как составной части внебогослужебной календарной практики на Руси активно изучается в последние годы, в том числе и автором данной статьи. В настоящей работе (впервые в историографии) ставится вопрос о том, придавали ли древнерусские князья и епископы при планировании своих публичных церемоний значение тому, что многие главные торжества церковного года, помимо основного дня празднования, имели и так называемые преди попразднства. Границы этих богослужебных периодов (подобно многодневным постам) регулировались церковными уставами, включая бытовавший в домонгольской Руси Студийско-Алексиевский типикон. И хотя в источниках домонгольского времени отсутствуют эксплицитные ответы на поставленный выше вопрос, в них содержится немало свидетельств совпадения княжеских и епископских церемоний с этими многодневными праздничными периодами. Речь идет о закладках и освящениях храмов, перенесении святынь, входах владык в свои кафедральные города после хиротоний, посажениях на столы князей, их съездах, выходах в военные походы и брачных ритуалах. Среди этих событий особого внимания заслуживают те, которые не были приурочены ко дням, и без того часто избиравшимся при планировании значимых общественных мероприятий, — к воскресеньям и канунам праздников. Анализируя выявленные данные, автор пришел к выводу, что преди попразднства действительно находились в поле зрения организаторов церемоний и воспринимались ими, по-видимому, как сакрально-смысловые «поля» праздников. Причем сказанное относится к представителям не только церковной, но светской элиты.

Статья является продолжением исследования роли художественного образа в русском искусстве первой трети ХХ в. и ставит целью изучение концепта «конь»/«лошадь» в искусстве 1900–1920-х гг. Интерес представляет семантическое значение художественного образа в его эволюции — с начала революционных преобразований в русском искусстве до изменений, произошедших после 1917 г. Опорой для исследования во многом является художественная литература, в которой образ лошади оказался сформирован наиболее полно. Многомерность семантических отношений в границах синонимической парадигмы с общим значением «лошадь» рассматривается в статье на материале изобразительного искусства. Исследуется многообразие художественных ролей, символических и семантических функций, которыми в искусстве определенного периода наделялся образ лошади, а также выявляется специфика этих ролей в зависимости от художественного замысла. Отождествление и узнавание образа происходит на разных уровнях — содержательное наполнение концепта не раскрывается только через сюжет, возможны также неожиданные семантические ассоциации, подсказанные художнику визуальным, житейским, интеллектуальным, эмоциональным опытом или творческой интуицией. В этом контексте вынесенные в заглавие статьи цитаты маркируют два основных понятия: «лошадь как лошадь» (В. Шершеневич) актуализирует прямое значение «лошадь как животное», а «все мы немножко лошади» (В. Маяковский) является зоометафорой, определяющей внутреннее состояния человека. На данном этапе исследования можно выделить пять основных разделов, позволяющих структурировать и упорядочить рассматриваемый в работе набор произведений, содержащих изображение лошади (коня): деревня, город, всадник, Апокалипсис, историческое событие (в нашем случае — Гражданская война и коллективизация). Для того чтобы во всей полноте понять специфику семантического наполнения образа лошади в искусстве обозначенного времени, необходимо произвести дополнительные исследования. Пока же предлагаемый текст не может претендовать на исчерпывающее решение поставленной проблемы, но намечает векторы, позволяющие продолжить ее изучение 

В появлении и развитии двух главных позднесоветских проектов мемориальной политики — «Города-герои» и «Золотое кольцо» — было много как различий, так и точек пересечения. Каждый из них апеллировал к определенной выборке регионов, и борьба за включение в проекты представляла собой взаимодействие, а иногда и противостояние акторов союзного, республиканского и регионального уровней. Оба они были «витринными» туристическими маршрутами как для отечественного, так и для зарубежного туризма. Монография Е.М. Болтуновой и Г.С. Егоровой «Территория и история: позднесоветские проекты “Города-герои” и “Золотое кольцо”» вносит значительный вклад в изучение двух мемориальных проектов позднесоветского общества, которые дали ему нечто большее, чем новые места памяти и туристические маршруты: они сформировали альтернативные мифы основания, которые конкурировали с основополагающим советским нарративом. Новаторством монографии является постановка задачи найти точки пересечения в истории, казалось бы, совершенно не связанных друг с другом проектов: работа Е.М. Болтуновой и Г.С. Егоровой о том, как общество и власть искали и создавали новые национальные смыслы и ориентиры. Города, отмеченные званием «Городов-героев», стали постепенно соотноситься в публичной исторической памяти с территориями самых главных сражений Великой Отечественной войны, в то время как ряд городов и регионов, которые «выпали» из проекта «Города-герои», оказались и вне программы государственной мемориализации вое нных событий 1941–1945 гг. Вопрос состава и границ также стал одним из ключевых аспектов разработки маршрута «Золотое кольцо». Представители каждой области старались максимально убедительно обосновать необходимость обратить внимание при реализации проекта на тот или иной город или район, так как включение города в маршрут позволило бы соответствующему региону получить дополнительные ресурсы для развития. Авторы монографии подробно останавливаются на взаимовлиянии проектов на уровне нарративов и визуальной составляющей, а также на самопозиционировании территорий, входящих в проекты, и их восприятии. 

Победа Октябрьской революции в России в 1917 г. пробудила энтузиазм передовых китайских интеллектуалов в освоении российского революционного опыта, многие молодые китайские революционеры стремились учиться непосредственно на родине Октября. Чтобы изучать русскую революционную теорию и опыт, а также достичь цели преобразования страны, необходимо было подготовить для будущей революции группу кадров, владеющих русским языком. Настоящая статья посвящена истории первой кадровой школы Коммунистической партии Китая — Школы иностранных языков, находившейся в Юянли, районе Шанхая. Исследование показывает, что Школа иностранных языков, хотя существовала всего около года, внесла важный вклад в воспитание первых кадров КПК и содействовала развитию китайской революции. Педагоги и ученики школы энергично пропагандировали марксизм, активно участвовали в партийном строительстве, руководили китайскими рабочими, крестьянским, молодежным, женским движениями и вооруженной борьбой, играя особую роль в соединении марксистской теории с практикой китайской революции, в развитии и укреплении организационной мощи партии и расширении политического влияния КПК. Старый Юянли и Новый Юянли — это две соседние улицы. В 1920 г. именно здесь группа китайских коммунистов в Шанхае создала Школу иностранных языков, которая фактически стала школой для подготовки китайских революционных кадров. Первая группа молодых коммунистов, которые учились в Школе иностранных языков, была отправлена в СССР уже после нескольких месяцев обучения русскому языку и политической подготовки. После возвращения на родину большинство выпускников Школы иностранных языков стали видными деятелями китайской революции. Распространение марксизма в Китае тесно связано с этой группой молодых людей, обучавшихся в СССР. Можно сказать, что Юянли — это не просто топоним и место, где находилась Школа иностранных языков. Это исторический «свидетель» борьбы КПК за свои идеалы, который имеет уже более чем столетнюю историю. 

Неравенство в важной отрасли российской экономики в эпоху Первой мировой войны изучено авторами на материалах одного из крупных западносибирских предприятий. Исследование опирается на источники, впервые вводимые в научный оборот, — данные из фондов податной инспекции, связанные с определением круга плательщиков подоходного налога и установлением их заработков. Выгодная особенность использованных перечней состоит в том, что они включают не только плательщиков налога (получателей относительно высокого дохода), но вообще всех сотрудников предприятия. Сведения о зарплате почти четырех сотен сотрудников Алтайской железной дороги, от сторожа до управляющего, использованы для подсчета децильного коэффициента. Это позволяет расширить поле для микроисторического изучения неравенства статистическими методами за счет включения новых отраслей и новых регионов. Кроме того, один из использованных списков содержит сведения, позволяющие поставить вопрос о необходимости изучения дополнительных параметров неравенства в России начала XX в. Показано, что дифференциация доходов железнодорожников существенно увеличивается при учете имеющихся у них иждивенцев (прежде всего детей), т.е. учет состава семьи может изменить представление о степени неравенства доходов. Еще один использованный список дает авторам редкую возможность изучить зарплату служащих железной дороги с учетом отдельных составляющих заработка (в том числе оклада, военной прибавки, премий, оплаты внеурочных работ). Анализ изменений децильного коэффициента в зависимости от учета названных статей зарплаты позволил доказать, что одна из весомых прибавок к окладу сокращала разрыв между доходами высших и низших служащих, а другая, напротив, давала возможность больше заработать тем, кто этого хочет. Таким образом, показано, что одна из созданных до революции систем оплаты труда позволяла избегать одновременно двух проблем, которые станут насущными для новой власти в 1920-е гг.: и уравниловки, и чрезмерного неравенства 

История науки призвана изучать не только историю открытий, мнений и используемых методов, но и человеческие связи, которые порой не в меньшей степени влияют на становление и развитие науки, чем опубликованные статьи и книги. Особую сложность для наблюдения и исследования представляют разного рода эфемериды: понятные только в узком кругу злободневные намеки, разнообразные высказывания по поводу, который может оказаться забытым по прошествии времени, способ шутить, давно утративший актуальность, — всё то, что вплетается в ткань всякой жизни, в том числе научной, и без чего невозможно представить себе людей, делавших науку. В центре предлагаемой статьи — поэтический текст, обнаруженный в архиве замечательного российского астронома В.К. Цераского, который возглавлял Астрономическую обсерваторию Московского университета на рубеже XIX–XX вв. и много сил приложил для ее строительства. Шуточное сочинение «Песнь о рефракторе» (1898) берлинского студента Бенно Мессова — один из таких образцов юмора, который способен пролить свет на характер научных контактов между учеными разных стран. Сочинение представляет собой перепев знаменитой поэмы Фридриха Шиллера «Песнь о колоколе», глубоко укорененной в традиции немецкой поэзии. Между тем этот текст был преподнесен В.К. Цераскому, который, по мысли дарителя, способен был оценить тонкость шутки. Строительство рефрактора в Московской обсерватории представлялось прекрасным поводом вторично использовать текст, посвященный окончанию строительства такого же устройства в Потсдамской астрофизической обсерватории. Это сочинение является свидетельством как склонности ученых к юмору, так и разносторонних научных и дружеских связей между учеными и инженерами России и Германии на рубеже XIX–XX вв. В предлагаемой статье анализируется текст поэмы Мессова, рассматриваются некоторые страницы биографии ее автора и предполагаемые обстоятельства передачи Мессовым своего сочинения В.К. Цераскому 

В статье анализируются различные аспекты повседневной жизни отдыхающих в Крыму в начальный период развития полуострова как курорта. Источниками послужили публикации газет, издаваемых в Севастополе и других городах Крыма в изучаемый период, путеводители, воспоминания современников, посетивших Крым в разные годы. Анализ изученных источников показывает достаточно яркую картину жизни курортников и позволяет выделить несколько пластов информации: о развитии транспортной инфраструктуры и повседневных деталях путешествий, вариантах размещения, ценах на жилье и питание, способах проведения досуга. Можно проследить тесную связь эволюции условий жизни отдыхающих и курортно-рекреационной сферы в целом с экономическим и социальным развитием страны. Создание сети железных дорог сделало путь в Крым более дешевым и удобным. В начале ХХ в. отдых на полуострове перестал быть элитарным, сюда приезжали представители разных социальных слоев. Приток курортников вызвал развитие всей туристической инфраструктуры: росло число гостиниц, местное население активно вливалось в рынок соответствующих услуг, предоставляя внаем меблированные комнаты, экскурсионные услуги. Путеводители и мемуары показывают роль в жизни отдыхающих таких традиционных развлечений, как купание в море и прогулки в горы, а также способы их организации. Практиковалось раздельное купание мужчин и женщин как в купальнях, так и на пляжах. Большую популярность приобретают групповые и индивидуальные экскурсии по историческим местам Крыма. Анализ мемуаров показывает, что уровень сервиса вызывал нарекания у отдыхающих, они высказывали претензии к высокому уровню цен в гостиницах, неопрятности прислуги в ресторанах и т.п. Однако постоянно возрастающий интерес российского общества к Крыму как месту отдыха способствовал не только улучшению качества услуг, но и изменению условий жизни на полуострове: деревни и города превращались в комфортные населенные пункты, в которых имелись все атрибуты цивилизации — электричество, почта, аптеки, больницы. 

Во время Восточного кризиса 1870-х гг. британские политические элиты с особым вниманием следили за высказывавшимися в России идеями панславизма, часто воспринимая их как угрозу экспансии Российской империи на Балканский полуостров. Однако в самом начале Восточного кризиса в британском парламенте российский панславизм оценивался нейтрально или даже позитивно, что оказало значительное влияние на отношения Великобритании и России. Этот значимый эпизод, тем не менее, до сих пор практически не рассматривался в научной литературе. В данной статье на основе материалов парламентских дебатов прослежена трансформация образов российского панславизма в британском политическом дискурсе в 1876 г. и проанализированы механизмы их конструирования. Выделено три модели интерпретации «славянских интересов» России: панславизм как «славянские симпатии» российского населения, как «территориальные амбиции» великой державы и как «интриги», подстрекательство балканских народов к мятежу против Османской империи. Летом 1876 г. наибольший вес в британском политическом дискурсе получила интерпретация панславизма как искренних симпатий российского общества к братьям-славянам. Эта интерпретация способствовала формированию более позитивного образа России и даже временному изменению протурецкой политики британского правительства. Однако к концу 1876 г. британские политики все чаще стали подозревать российское правительство в «подрывном панславизме». На формирование образов российского панславизма в политическом дискурсе Великобритании влияли не только ее традиционные внешнеполитические установки, но и внутриполитическая борьба, обострившаяся во время «агитации за болгар». Панславизм трактовался неоднозначно и из-за недостатка информации, в силу чего политики зачастую основывали свои суждения на стереотипах в отношении России, Османской империи и балканских народов. Наконец, мнение парламентариев складывалось и под влиянием переосмысления собственной британской идентичности. Британские политики заново обращались к актуальным для самой Британии вопросам отношения к суверенитету империй, восстаниям колонизированных народов, моральной ответственности и международной миссии Великобритании. 

Предмет статьи — представления сотрудников российской заграничной агентуры Ю. Балашевича и А. Стемпковского о революционно-демократической организации польской эмиграции «Республиканский польский центр» (ОРП), существовавшей в 1867–1870 гг. В историографии это общество изучалось преимущественно с точки зрения его идеологических особенностей на основе источников, созданных в самой эмигрантской среде. В данной работе подчеркивается целесообразность комплексного обращения к альтернативным, использовавшимся лишь эпизодически при изучении данной темы материалам — российским агентурным донесениям. Отчеты заграничных российских агентов позволяют осветить сюжеты, находившиеся ранее на периферии исследовательской оптики, — проблемы вовлеченности ОРП в деятельность по подделке российских банкнот и в планы убийства европейских монархов. В контексте исследуемой проблематики также по-новому ставится вопрос о роли этой организации в международном революционном движении. Анализируются два неиспользованных ранее фрагмента донесений А. Стемпковского. В первом из них приводятся данные об отношении генерала Ю. Гауке-Босака к фальшивомонетничеству, а во втором сообщается о перехвате известного исследователям письма итальянского революционера Дж. Мадзини к ОРП, в котором излагалось его мнение по поводу славянского вопроса на Балканах и роли в нем польского национально-освободительного движения. Кроме того, в исследовании рассматриваются под ракурсом заявленной проблематики уже опубликованные в польском переводе отчеты Балашевича. Подчеркивается, что, согласно агентурным отчетам, ОРП был активно вовлечен в планы итальянских и французских республиканцев во главе с Дж. Мадзини по ликвидации Наполеона III, но при этом не располагал необходимыми ресурсами и союзниками среди других польских эмигрантов для организации самостоятельных покушений на Александра II, являвшегося более приоритетной целью для поляков. Авторы делают вывод, что в оптике донесений Ю. Балашевича и А. Стемпковского ОРП представляется второстепенным звеном в революционных проектах международных радикалов. 

Статья представляет собой публикацию, с расширенным комментарием, исторического документа — записки Михаила Кирилловича Грибовского, руководившего созданной в начале 1820-х гг., после «Семеновской истории», тайной военной полицией в Гвардейском корпусе. Записка составлена в 1822 г. и хранится в Российском государственном военноисторическом архиве. В комментарии к ней описывается предыстория создания тайной полиции: деятельность самого М.К. Грибовского, изданная им брошюра «О состоянии крестьян господских в России» и ее восприятие современниками. Приводятся общие сведения о созданной М.К. Грибовским структуре и особенностях ее финансирования. Упоминается его известная в историографии записка, посвященная декабристскому Союзу благоденствия (благодаря в том числе этой записке Александр I располагал сведениями о данном обществе). В комментарии сообщается еще о трех записках М.К. Грибовского, изданных в последние десятилетия. Применительно к публикуемой записке делается вывод, что в ней рассказывается о попытках отыскать брошюру «Краткие наставления русским рыцарям» М.А. Дмитриева-Мамонова, вышедшую в 1816 г. небольшим тиражом и несохранившуюся. Дается краткая история организации, для которой эта брошюра была составлена — Ордена русских рыцарей — и которая, по мнению автора, не существовала в реальности. Перечисляются известные фигуры, которые были причастны к замыслам по созданию Ордена русских рыцарей. Несмотря на то, что публикуемая записка не подписана, автор атрибутирует ее (на основании сличения почерка) как составленную М.К. Грибовским. Раскрывается вероятная фигура, зашифрованная в записке под аббревиатурой. Делается вывод, что представленная записка показывает, как работал политический сыск в России в конце царствования Александра I. Так, например, интерес М.К. Грибовского к Ордену русских рыцарей, отмечает автор, был вызван предположением, что М.А. Дмитриев-Мамонов издал в виде «Кратких наставлений русским рыцарям» устав Союза благоденствия. 

Статья посвящена политическому завещанию норвежского короля Сверрира (1177–1202), которое он, находясь на смертном одре, оставил своему сыну и преемнику Хакону Сверрессону в «грамоте об управлении государством». Хотя упомянутый документ не сохранился и о его содержании неизвестно ни из одного источника, в литературе традиционно считается, что главное наставление наследнику заключалось в немедленном и безоговорочном примирении королевской власти и церкви, находившихся в острой конфронтации еще с 1130 г. По мнению большинства исследователей, Хакон выполнил завещание отца, что отразилось в его капитулянтском письме к норвежским прелатам. Однако анализ этого письма в тесной связи с другими документами, в которых имеются сведения о событиях того времени, показал, что ни Сверрир, ни его сын не собирались сдавать своих позиций перед епископатом. Напротив, они настаивали на том, чтобы все общественные и политические силы признали их законными правителями Норвегии, а также согласились с полным внутренним и внешним суверенитетом королевской власти. Установлена тесная связь между письмом Хакона к прелатам и «Речью против епископов», составленной в последние годы правления Сверрира, которая стала единственным авторитетным текстом как для самого королевского послания, так и для фракции «королевской партии», стоявшей за его наследником. «Грамота об управлении государством» фактически устанавливала права Хакона Сверрессона на Норвегию как на неотчуждаемое у него наследство (одаль), а за общими благопожеланиями внутреннего мира скрывались конфронтационные по сути предложения. Впервые делается вывод, что акции, предпринимаемые как «церковной», так и «королевской» партией в 1202–1204 гг., заложили не основы последующего слияния этих группировок, как это представляла предыдущая исследовательская традиция, а, напротив, обострили борьбу и между ними, и между фракциями в их составе.