Вестник МГУ. Серия 8. История. 2024. № 4

Целью исследования является комплексная реконструкция образа морской бури, запечатленного в русских источниках, преимущественно относящихся к периоду до начала XIX в. Предмет исследования — становление и эволюция представлений о морских штормах в русской культуре рассматриваемого времени, выявление особенностей этих представлений, их соотношение и взаимосвязь, определение факторов, которые могли на них влиять. Привлечены источники различного происхождения, начиная от бытовавших в русских землях переводных экзегетических сочинений («Шестодневы» Василия Великого и Иоанна Экзарха Болгарского) и оригинальных агиографических произведений (жития Зосимы и Савватия Соловецких, Трифона Печенгского и др.) до поэзии М.В. Ломоносова и памятников фольклора — поморских плачей, «ожиданьиц», заговоров, пословиц и поговорок, северных былин и корабельных кантов. Ранее подобных обобщающих исследований не проводилось. Специальное внимание уделено анализу попыток укротить морской шторм, представленных в первую очередь в памятниках народной культуры. В статье на конкретных примерах показано влияние христианской культуры и памятников оригинальной и переводной письменности на фольклорные традиции в контексте осмысления образа моря. Показано, что вопрос об укрощении морской стихии в рассмотренных источниках принадлежит к числу сложных и неоднозначных. С одной стороны, согласно христианским представлениям, «неукротимые» морские волны подвластны только Творцу (или святым, действующим по Его воле). Именно эта мысль представлена в источниках наиболее ярко и полно. С другой стороны, разнообразные попытки поставить шторм на службу человеку заметны в целом ряде заговоров и преданий, хотя их количество не слишком велико. Показательно, что единственным человеком, способным сопротивляться буре, в отдельных памятниках представлен только Петр Великий. В наделении первого российского императора подобными чертами проявилась апологетика самодержавия в народной среде. Романтические ассоциации, связанные с образом морского шторма, появляются в русской культуре не ранее Нового времени.

Статья посвящена истории учреждения в Бессарабской области Кишиневской и Хотинской епархии Русской православной церкви после очередной войны с Турцией. Первоначально власти Российской империи предполагали при присоединении Дунайских княжеств подчинить местные церковные институты Священному Синоду, очевидно, по примеру Грузинской церкви. Однако развертывание вблизи российской границы французских военных сил требовало от российского военного руководства на Дунае скорейшего заключения мира с Османской империей. Это обстоятельство не позволило полностью обрести указанные территории, вынудив российскую сторону ограничиться только Бессарабией. Вслед за заключением Бухарестского мира (1812) на заднестровской части Молдавского княжества началась организационная работа по устройству местных органов власти, включая и церковные. Основные хлопоты по формированию местной епархии легли на плечи митрополита Гавриила (Г. Бэнулеску-Бодони), который сумел в кратчайшие сроки завершить все намеченные мероприятия. Уже в конце 1812 г. в Кишиневе стала осуществлять свою деятельность местная дикастерия, которой предстояло управлять более 750 приходами и боле 10 монастырями и скитами. В начале 1813 г. усилиями митрополита Гавриила в Бессарабии было открыто первое учебное заведение — духовная семинария, при которой вскоре начал работать благородный пансион для детей местного дворянства. Также усилиями Гавриила в 1814 г. при архиерейском доме в Кишиневе была открыта типография, которая печатала книги на славянском и молдавском языках. Причем экзарх еще при строительстве епархиального дома задумал основать типографию и построил для нее отдельное здание, еще не получив на то одобрение царских властей. Таким образом, к середине 1814 г. стараниями митрополита Гавриила в Бессарабской области стала полноценно действовать Кишиневская и Хотинская епархия, которая, в отличие от многих других, обрела и право печатать необходимую литературу для церковной и образовательной деятельности

Статья посвящена истории учреждения в Бессарабской области Кишиневской и Хотинской епархии Русской православной церкви после очередной войны с Турцией. Первоначально власти Российской империи предполагали при присоединении Дунайских княжеств подчинить местные церковные институты Священному Синоду, очевидно, по примеру Грузинской церкви. Однако развертывание вблизи российской границы французских военных сил требовало от российского военного руководства на Дунае скорейшего заключения мира с Османской империей. Это обстоятельство не позволило полностью обрести указанные территории, вынудив российскую сторону ограничиться только Бессарабией. Вслед за заключением Бухарестского мира (1812) на заднестровской части Молдавского княжества началась организационная работа по устройству местных органов власти, включая и церковные. Основные хлопоты по формированию местной епархии легли на плечи митрополита Гавриила (Г. Бэнулеску-Бодони), который сумел в кратчайшие сроки завершить все намеченные мероприятия. Уже в конце 1812 г. в Кишиневе стала осуществлять свою деятельность местная дикастерия, которой предстояло управлять более 750 приходами и боле 10 монастырями и скитами. В начале 1813 г. усилиями митрополита Гавриила в Бессарабии было открыто первое учебное заведение — духовная семинария, при которой вскоре начал работать благородный пансион для детей местного дворянства. Также усилиями Гавриила в 1814 г. при архиерейском доме в Кишиневе была открыта типография, которая печатала книги на славянском и молдавском языках. Причем экзарх еще при строительстве епархиального дома задумал основать типографию и построил для нее отдельное здание, еще не получив на то одобрение царских властей. Таким образом, к середине 1814 г. стараниями митрополита Гавриила в Бессарабской области стала полноценно действовать Кишиневская и Хотинская епархия, которая, в отличие от многих других, обрела и право печатать необходимую литературу для церковной и образовательной деятельности

Изучение исторического пространства Южного берега Крыма, претерпевавшего существенные экономические, социальные и культурные трансформации в конце XIX — начале XX в., в последние годы получило новый импульс. Это обусловлено как общественной значимостью реконструкции всей истории Крыма, важнейшего «места памяти» современной России, непрекращающимися острыми дискуссиями по поводу характера перемен в жизни российского общества конца XIX — начала XX в., так и рядом важных сдвигов методологического и историографического характера («мемориальный», «социокультурный» повороты) и новыми возможностями источниковедческого поиска, предоставляемыми идущей масштабной оцифровкой отечественных архивов и музейных фондов. Данная статья продолжает серию работ автора по реконструкции истории дачных курортов Южного берега Крыма (результатом которых стала монография «Дачи и дачники русской Ривьеры. Очерки истории Южного берега Крыма и Севастополя начала XX века», опубликованная в 2024 г.). В статье впервые вводится в оборот и анализируется делопроизводственная документация, сохранившаяся в бумагах выдающегося ученого В.И. Вернадского, отложившихся в его фонде в Архиве РАН, и относящаяся к бытованию дачного курорта «интеллигентных тружеников» Батилиман на западе Южного берега Крыма (нынешняя территория города Севастополь) в 1911–1920 гг. До сих пор в литературе история этого дачного курорта, пайщиками которого были видные ученые, литераторы, художники, руководители партии кадетов — среди них К.С. Станиславский, И.Я. Билибин, В.Г. Короленко, П.Н. Милюков, М.И. Петрункевич, — восстанавливалась фрагментарно, в основном по эго-источникам — мемуарам и дневникам, полный список пайщиков был неизвестен. Проанализированные автором документы из фонда В.И. Вернадского, в том числе межевая карта дачного курорта, список собственников участков и другие материалы, позволили, в комплексе с документами из фондов Государственного архива Республики Крым, а также источниками личного происхождения и визуальными документами, впервые достоверно установить состав дачников Батилимана, историю создания курорта и систематизировать данные для дальнейших исследований.

Развивая идеи марксизма, В.И. Ленин на протяжении многих лет разрабатывал концепцию мировой социалистической революции. Он постоянно корректировал ее, учитывая динамику политических и экономических событий как в России, так и в других государствах. Эта ленинская концепция стала стержнем стратегии большевистской партии. После прихода к власти в России революционных сил лидер большевиков продолжал корректировать свою концепцию вплоть до 1922 г. Однако большинство партийных и государственных деятелей страны Советов не приняли ленинских взглядов на быстро менявшиеся события 1918–1922 гг., они воспринимали теорию своего вождя как раз и навсегда сформировавшуюся догму. Его мысль о переходе мировой революции в экономическое состязание коммунистической и капиталистической систем не была оценена как при жизни В.И. Ленина, так и после его смерти. Руководител и Советского государства, выхолостив научную сущность из концепции мировой революции, превратили ее в агитационный плакат «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Такой призыв способствовал сплочению советских людей, особенно молодежи, но не имел политической перспективы. Это хорошо видно на примере интернационального воспитания студенчества СССР в 1920–1930-е гг. Оставаясь интернационалистами по духу, студенты на практике участвовали в подготовке квалифицированных кадров для СССР. В этом состоял в значительной мере успех деятельности советских педагогов. Со второй половины 1920-х гг. в условиях спада мирового революционного движения и перехода к самостоятельному строительству социализма в СССР международный аспект в деле интернационального воспитания студентов педагогических вузов начал терять свою актуальность. Цель статьи — проследить динамику интернационального воспитания в педагогических вузах СССР в 1920–1930-е гг. Впервые вводятся в научный оборот сведения многочисленных газетных публикаций того времени, а также архивных документов, позволяющих проанализировать основные направления интернационального воспитания советских студентов.

В феврале 1934 г. министр иностранных дел Польши Ю. Бек совершил свою первую (и последнюю) поездку в Москву. Несмотря на то, что визит проходил на фоне тревожных новостей о заключении польс когерманской декларации о неприменении силы и, вследствие этого, был призван успокоить подозрения советской стороны и создать дружественную атмосферу, приезд польского министра в Москву фактически не привнес ничего нового в польско-советские отношения. Итогом переговоров Бека с главой НКИД М.М. Литвиновым стали достаточно скромные результаты — возведение дипломатических представительств в ранг посольств и протокол, продлевающий срок действия польско-советского пакта о ненападении от 1932 г. на 10 лет. Таким образом, несмотря на внешне благоприятный исход, польский министр иностранных дел не привез конкретных предложений, и визит не разрешил ключевых вопросов. Бек не поддержал советские инициативы по совместной декларации, направленной на защиту прибалтийских государств, что стало одним из показателей реальных намерений Варшавы. Польша избегала углубления политического сотрудничества с СССР, сосредоточив свое внимание на выстраивании отношений с Германией. Советское руководство, убедившись в этом, пришло к выводу о невозможности сближения с Польшей и приступило к постепенному сворачиванию диалога с Варшавой, ограничив его сферой культурных контактов. Если же оценивать визит с точки зрения декларируемой Варшавой «политики балансирования», то он показал, что о ней можно говорить только применительно к непродолжительному, трехнедельному периоду между польско-германской декларацией 26 января 1934 г. и отъездом Ю. Бека из Москвы вечером 15 февраля того же года. Визит Бека стал свидетельством того, что улучшение отношений с СССР было лишь временной тактической мерой. В результате во второй половине 1930-х гг. отношения между Польшей и СССР начали ухудшаться, несмотря на официально декларируемое «потеплении».

В отечественной науке военный аспект космических проектов США в период 1957–1963 гг. ранее рассматривался довольно поверхностно. Между тем в контексте соперничества с СССР в освоении околоземного пространства масштабные военно-космические проекты США имели множество целей. Один из комплексов таких целей был ориентирован на достижение военного присутствия в космосе и, в идеале, достижение неоспоримого военного превосходства Америки в околоземном пространстве. Уже в самом начале «космической гонки» были предложены и реализованы проекты создания аппаратов для разведывательной деятельности. Одновременно разрабатывались программы новых типов космических вооружений, способных осуществлять бомбометание по территории СССР из околоземного пространства. Предложенные американскими военными и учеными проекты предполагали и начало «военного освоения» Луны. Речь шла о возможности создания искусственной среды обитания для человека и строительства на поверхности Луны (или под ней) военной базы с перспективой установки пусковых площадок для ракет с ядерными боеголовками. Эти ракеты, как тогда предполагалось, могли бы гарантировать уничтожение главного оппонента уже после начала «ядерного обмена» даже в случае, если поражению подверглась бы территория самих США. Еще одним направлением раннего этапа военно-космических исследований было создание средств для борьбы со спутниками противника. При этом не исключалось и использование ядерного оружия. В то же время в сфере военно-космических программ ставилась задача не только обеспечить, но и продемонстрировать всему миру научно-техническое первенство США в исследованиях открытого космоса. В конце 1950-х — начале 1960-х гг. была очевидна прямая связь достижений в освоении околоземного пространства с восприятием в глобальном масштабе обеих супердержав как соперничающих мировых лидеров. Очевидной «победы» в гонке космических вооружений ни одна из них в рассматриваемый период не достигла, но общий вектор исследований космоса был задан именно тогда.

Статья представляет собой расширенную рецензию на недавно вышедшую в свет монографию томского ученого О.Г. Лекаренко «Европейская политика США в годы президентства Л. Джонсона (1963– 1969 гг.)» (Томск: Издательство Томского государственного университета, 2023). Автор рецензии в целом следует структуре монографии, последовательно комментируя подготовку, проведение и завершение так называемого раунда Кеннеди (1964–1967 гг.) в рамках переговоров по Генеральному соглашению по тарифам и торговле. По политическим и экономическим последствиям раунд Кеннеди стал одним из ключевых в плане поступательного движения стран мира к либерализации международной торговли. Рассматриваются и другие события, оказавшие значительное влияние на ход переговоров, — кризис в НАТО, выработка принципов Общей сельскохозяйственной политики Европейского экономического сообщества, политика французского президента Ш. де Голля в отношении расширения и углубления интеграционных процессов в Европе и взаимодействия с США. О.Г. Лекаренко демонстрирует взаимозависимость экономических и политических вопросов, а также роль и место региональных проблем (например, разработки Общей сельскохозяйственной политики стран ЕЭС) в глобальных процессах — эволюции политического доминирования США в Западном полушарии, либерализации международной торговли, регламентации ядерных сил. В заключении автор монографии приходит к выводу, с которым вполне можно согласиться: невзирая на первоначальные попытки реализовать «Великий проект» Дж. Кеннеди по созданию атлантического партнерства США и Европы, в ходе своего президентства Л. Джонсон переформулировал цель европейской политики США, взяв курс на решение более мелких, но более насущных проблем путем изоляции Ш. де Голля от его европейских союзников. Выжидательная тактика Джонсона принесла свои плоды — переговоры в рамках ГАТТ завершились в целом в пользу США, в НАТО была создана группа ядерного планирования. Впрочем, одну задачу Джонсону решить не удалось: в годы его президентства Великобритания так и не смогла войти в ЕЭС.

В истории русской художественной культуры Иван Морозов занял место одного из ведущих коллекционеров современного французского и русского искусства. Влияние его коллекции на дальнейшие пути развития русского искусства, прежде всего на поколение молодых авангардистов, сегодня трудно переоценить. Тем не менее, осознание значимости коллекции и роли коллекционера в истории российской культуры проходило крайне медленно. Период фактического погружения И.А. Морозова в европейский художественный рынок длился около десяти лет, с 1903 г. Он начал со «спокойных» импрессионистических полотен, а завершил знаменательными приобретениями 1913 г. — двумя произведениями П. Пикассо. Собирание И.А. Морозовым главных произведений французского нового искусства развивалось в обстоятельствах отторжения этой живописи подавляющим большинством общественности. Современное европейское искусство в России воспринималось как результат упадка и вырождения. В этих условиях пропаганда живописи импрессионистов, постимпрессионистов, кубистов, фовистов, немецких экспрессионистов и т.д. на рубеже XIX–XX вв. представлялась весьма актуальной. В нее активно включились художественные журналы, они же оказали влияние и на развитие коллекционирования в России. На период 1906–1912 гг. приходится наиболее активная фаза коллекционирования Морозовым французских авангардистов, называемых сегодня постимпрессионистами, которые и оказали самое непосредственное влияние на судьбы русского радикального искусства. В эти же годы Морозов совершает ряд приобретений русского искусства, важных для его будущего развития: от произведений нежносимволистских представителей объединения «Голубая Роза» до наивнопримитивистских картин Ларионова и Гончаровой. В коллекции Морозова картины русских художников превосходили по численности произведения французских почти в два раза. Тем не менее, ему удалось продемонстрировать уже в 1910-х гг. диалог искусства двух стран. Не менее важными сегодня представляются проблемы влияний морозовской коллекции на отечественную живопись, — влияний, связанных в том числе с ее доступностью для художников.