Вестник МГУ. Серия 8. История. 2021. № 6

Автор обращается к проблеме реконструкции английской уголовно-исполнительной практики XVIII в. с применением междисциплинарного подхода и принципов нарративной юриспруденции. В свое время историки права описали систему уголовного законодательства Англии XVIII столетия в рамках политико-юридического подхода, более чем на сто лет задавшего оценочную парадигму для последующих поколений исследователей. Исключение из предметного поля исследования исторического контекста вело к упрощению правового дискурса рассматриваемой эпохи. Нарративная юриспруденция, относительно новое направление в философии права, представляет собой особый способ осмысления права, исходящий из того, что оно конструируется из историй, представленных в публичном виде. Ее методология позволяет рассмотреть проблему с точки зрения различных участников дискурса о противодействии криминальной активности, связать в единое целое правовые коммуникативные практики эпохи. В качестве аутентичного источника выбран популярный в профессиональных кругах справочник мирового судьи из Кембриджа Майкла Далтона «Государственное правосудие с описанием практики, обязанностей и полномочий мировых судей во время сессий и вне оных». Оригинальным новаторством судьи Далтона стал алфавитный порядок судебных прецедентов по вопросам, относящимся к юрисдикции мировых судей, — дороги, штрафы, налоги, оружие, мятежи и разбой и пр. Подобный принцип организации отличается от более поздних канонических описаний английской правовой системы, составленных У. Блэкстоном и Дж.Ф. Стивеном. Репрезентация историко-культурного контекста, в котором «вызревал» «кровавый кодекс» и усложнялся правовой тезаурус, базируется на уникальном алфавитном справочнике криминальных биографий арестантов знаменитой лондонской тюрьмы — «Ньюгейтском календаре». С опорой на компаративно-аналитический метод автор данной статьи сопоставляет категорию из разряда фелоний «взлом» с точки зрения ее трактовки в соответствующих главах «Государственного правосудия» и криминальной биографии, где подробно описываются обстоятельства совершения соответствующего преступления, а также ход судебного процесса над конкретной персоналией.

В статье предпринята попытка проанализировать взаимоотношения государственного и общественного деятеля, археографа и литератора Александра Ивановича Тургенева с семейством Елагиных–Киреевских. Личность и жизненный путь А.И. Тургенева до сих пор остаются малоизученными. В работах филологов он обычно предстает «на вторых ролях», «в тени» других выдающихся личностей пушкинской эпохи, определявших ее культурную атмосферу. Историки же (за исключением И.В. Канторович) к данной фигуре специально не обращались. Представляется, что исследование некоторых (в силу ограниченного объема статьи) сюжетов из истории взаимоотношений А.И. Тургенева с семьей Елагиных–Киреевских позволит лучше осветить один из аспектов роли А.И. Тургенева в культурной и общественной жизни Москвы 1830–1840-х гг. Кроме того, статья вносит уточнения в принятые датировки ряда событий биографии Тургенева (таких, например, как время и место его очного знакомства с И.В. Киреевским). На основе опубликованных и архивных источников (в том числе впервые вводимых в научный оборот) показано, что А.И. Тургенев являлся частым посетителем салона А.П. Елагиной и собраний у Киреевских. Он не только принимал участие в горячих спорах о современной литературе и философии, которые там происходили, но также выступал как просветитель: Тургенев знакомил завсегдатаев московских «открытых домов» с интеллектуальными новинками Западной Европы, делился семейными воспоминаниями и рассказывал «исторические анекдоты». Через посредничество В.А. Жуковского А.И. Тургенев был привлечен к созданию журнала И.В. Киреевского «Европеец», принял в нем активное участие и в дальнейшем старался поддерживать это издание. Кроме того, характерные и для западника А.И. Тургенева, и для славянофила И.В. Киреевского терпимость к идейным противникам и широта взглядов позволили в начале 1845 г. напечатать в журнале «Москвитянин» последнюю тургеневскую «Хронику русского в Париже».

Предметом исследования настоящей статьи являются проекты административной реформы, подававшиеся на имя императора и его приближенных в 1856–1860 гг. Авторы этих записок (которые в основном отложилось в фондах Государственного архива РФ) видели своей главной задачей убедить власти в необходимости полноценной реформы системы управления. Однако в отличие от последователей модных в тогдашнем обществе идей децентрализации и самоуправления (проводившихся, в частности, в нашумевшей книге француза А. де Токвиля «Старый порядок и Французская революция»), авторы рассматриваемых проектов настаивали: необходимо в полной мере восстановить централизацию. Эти идеи, которые условно можно назвать «традиционалистскими», подразумевали, прежде всего, возвращение императору действенного контроля над всеми отраслями управления. Для этого следовало, в первую очередь, освободить государя от уймы рутинных дел; положить конец бесконтрольному положению министров, создав коллективный орган, подотчетный государю; создать своеобразную «властную вертикаль» на местах, восстановив и распространив на всю страну институт генерал-губернаторства; наконец, поднять престиж агентов царской власти на местах (губернаторов), расширив сферу их компетенции и упростив их сношения с монархом. Император благосклонно отнесся и к идее создания Совета министров, и к учреждению генерал-губернаторств, и к расширению полномочий местных властей. Совет министров был в самом деле создан, но так и не стал точным аналогом европейских правительств, а остался специфическим органом, дублировавшим Комитет министров. Что же касается идеи восстановления генерал-губернаторств на всей территории России, то она осталась лишь на бумаге. Правда, бурные общественные дискуссии о необходимости децентрализации также никак не повлияли на разработку правительством проектов реформ: наработки так называемой милютинской Комиссии, готовившей губернскую реформу на основе идеи децентрализации местной власти в конечном итоге легли под сукно. В этом смысле предреформенную эпоху можно назвать временем «административного бездействия».

В статье рассмотрен процесс обсуждения и принятия в Западном комитете (1862–1864 гг.) временных правил для народных школ в губерниях Виленской, Гродненской, Ковенской, Минской, Витебской и Могилевской 23 марта 1863 г., а также роль в их корректировке обер-прокурора Святейшего Синода А.П. Ахматова. Правила допускали возможность использования «местных наречий» при обучении Закону Божьему католиков-белорусов и литовцев. В этой установке нашли отражение предложения попечителя Виленского учебного округа князя А.П. ШиринскогоШихматова и виленского генерал-губернатора В.И. Назимова, которые и после начала польского восстания 1863–1864 гг. не отказались от идеи сочетания в начальном обучении «местного наречия» с русским языком. Сменивший В.И. Назимова на посту главного начальника Северо-Западного края М.Н. Муравьёв стремился избегать радикальных подходов в конфессиональной сфере. Поэтому он предпочитал, в частности, не форсировать процесс «изъятия» польского языка из преподавания католического Закона Божия и введения вместо него русского (или белорусского) языка. Однако решающим фактором, определившим в 1863–1865 гг. практику применения временных правил 23 марта 1863 г., стало внесенное в журнал Западного комитета, но не опубликованное в «Полном собрании законов Российской империи» дополнение к ним. Это дополнение, вставленное по инициативе А.П. Ахматова, предполагало, что публикация любой литературы для народа на «местном наречии», касавшейся религиозного образования католиков, должна быть отложена до обсуждения и окончательного решения Святейшим Синодом. Вплоть до 1865 г. и назначения виленским генералгубернатором К.П. фон Кауфмана неопубликованное дополнение к временным правилам учитывалось Министерством народного просвещения в качестве основного аргумента для отказа от введения в Северо-Западном крае русского языка в религиозное образование католиков-белорусов. В 1864 г. именно на этом основании было отклонено подобное предложение попечителя Санкт-Петербургского учебного округа И.Д. Делянова в отношении Витебской и Могилевской губерний.

Деятельность первого дворцового коменданта (начальника царской охраны) П.П. Гессе и его роль в окружении Николая II продолжает оставаться историографической лакуной. Изучение данной проблемы позволит приблизиться к решению вопроса о самостоятельности государственного курса последнего самодержца в начальный период царствования. В 1884 г. П.П. Гессе был назначен командиром Сводно-гвардейского батальона, осуществлявшего охрану царской резиденции. Безупречная репутация, храбрость, а также знакомство с наследником престола Николаем Александровичем стали причинами назначения генерала в 1896 г. на пост дворцового коменданта, хотя современники были склонны видеть в этом повышении влияние вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а также выгодный для генерала брак. П.П. Гессе принимал участие в процессах назначения министров внутренних дел И.Л. Горемыкина, Д.С. Сипягина, В.К. Плеве и П.Д. Святополк-Мирского, однако попытки генерала провести на ответственный пост собственных кандидатов потерпели поражение. Также П.П. Гессе был причастен к решению вопросов внешнеполитического характера. На западном направлении (Франция) информатором генерала выступал заведующий заграничной агентурой департамента полиции П.И. Рачковский. Формально Гессе был членом дальневосточного кружка А.М. Безобразова, однако принимаемые им меры были направлены против агрессивной политики России на Дальнем Востоке. Накануне первой русской революции, в декабре 1904 г. дворцовый комендант выступал за проведение либеральных политических реформ, в частности, за введение общественных представителей в Государственный совет, что, однако, было отклонено царем. После событий 9 января 1905 г. и убийства великого князя Сергея Александровича в феврале 1905 г. генерал изменил свое отношение к необходимости преобразований и стал выступать с умеренно-либеральных позиций. Изучение биографии царедворца позволяет сделать вывод о том, что на рубеже XIX–XX вв. попытки окружения влиять на принятие царем тех или иных решений чаще всего терпели фиаско.

Начало массовой иммиграции в США из Российской империи приходится на последние десятилетия ХIХ в. Статистика обоих государств отражает стремительный прирост потока отъезжающих/прибывающих за океан накануне Первой мировой войны. Изменение состава переселенцев в сторону преобладания выходцев из Восточной Европы, в основном евреев, еще современниками было охарактеризовано как «новая» иммиграция в Америке, своеобразие которой обуславливалось «культурной» замкнутостью, традиционализмом, религиозной ортодоксальностью. Проблемы, вызванные «новой» иммиграцией, являлись злободневными и острыми как в русском, так и в американском обществе. В России массовая экономическая (трудовая) эмиграция в Америку была спровоцирована во многом национальными и религиозными конфликтами. Эта тема поднималась на страницах отечественной прессы и в отдельных изданиях, инициаторами дискуссии выступали ведомственные чиновники, которые оперировали статистикой, и выступали с рекомендациями по урегулированию ситуации. В Соединенных Штатах возросший приток иммигрантов вызвал изменения в законодательстве и иммиграционной политике, в сторону введения ограничительных мер, а также привел к усилению влияния движения нейтивизма, создании специальной комиссии У.П. Дилинхэма для изучения всех аспектов, связанных с иммиграцией. В данной статье анализируется иммиграционная политика США, в частности рестрикционистское законодательство. Интеллектуальная элита США включалась в обсуждение проблемы «новой» иммиграции и транслировала свое видение проблемы через прессу. В существующей отечественной и американской историографии не уделялось должного внимания прессе Новой Англии. Между тем новоанглийская пресса проявлялся устойчивый интерес к проблеме «новой» миграции из России, а именно к ее значительной еврейской составляющей. Публицисты отмечали тенденции на трудовом рынке, сложности, вызванные адаптацией переселенцев, и восприятие их жителями Новой Англии. Волна «новой» иммиграции из Российской империи, обладавшая ярко выраженными специфическими чертами, оказала влияние на социально-экономические и общественно-политические процессы в Соединенных штатах в конце ХIХ — начале ХХ в.

Деятельность советской военной миссии в Соединенных Штатах Америки в начальный период Великой Отечественной войны впервые становится предметом исследования как в отечественной, так и в зарубежной историографии. Изучив материалы российских и американских архивов, а также публикации американских средств массовой информации, автор делает выводы о первых результатах переговоров, которые вели высокопоставленные советские военные с политическим руководством США. Хотя масштаб американской помощи Советскому Союзу в избранный хронологический период — с июля 1941 г. по февраль 1942 г. — был ограничен, да и американские поставки в СССР в самом начале Великой Отечественной войны осуществлялись в основном не в рамках программы ленд-лиза, а путем предоставления кредитов Советскому Союзу на прямые закупки вооружения, тем не менее, именно тогда были заложены основы союзнических отношений между СССР и США и определены основные параметры американской экономической помощи, выработаны логистика доставки грузов в Советский Союз, финансовая составляющая программы и произведена оценка возможностей американской оборонной промышленности. Важнейшей задачей представителей советской военной миссии в США было убедить американское руководство в том, что военное положение СССР не является катастрофическим, а Красная Армия сохраняет боеспособность. Материалы американской периодической печати дают важную информацию о развернувшейся летом 1941 г. борьбе как в средствах массовой информации, так и в политических и военных кругах США по вопросу о необходимости оказания помощи СССР и о формировании нового образа советского государства — союзника по совместной борьбе, а не идеологического оппонента. Особое внимание в статье уделено визиту главы советской военной миссии в США А.К. Репина в феврале 1942 г., характеру переговоров с президентом США и последовавшим решениям, которые способствовали реализации программы ленд-лиза в отношении Советского Союза.

Научная школа В.И. Бовыкина своим становлением и развитием связана с историческим факультетом МГУ имени М.В. Ломоносова. Школа, которая существует уже несколько десятилетий и объединяет несколько поколений историков, продолжает развиваться и в XXI в. В статье предпринимается попытка обрисовать становление В.И. Бовыкина как исследователя, поиск им главных направлений своих научных интересов, постоянное расширение и обогащение исследовательского диапазона. Автор обращается к сохранившимся архивам ученого, воспоминаниям его учеников и коллег. Труды учеников В.И. Бовыкина разнообразны по проблематике. Не все его последователи работают в парадигме экономической истории, но ядро школы образуют исследования, посвященные именно данной тематике. В.И. Бовыкин формировался как специалист по истории России рубежа XIX–XX вв., и первоначально его школа была локализована в пределах истории России этого периода. Но постепенно проблематика последователей, развивавших традиции экономической истории, вышла за эти хронологические рубежи и сегодня включает уже исследования по экономической истории ХХ в. В новых экономических реалиях 1990-х гг. сам историк на многие вопросы экономической истории рубежа XIX–XX вв. стал смотреть под новым, «современным» углом зрения. Главные признаки научной школы В.И. Бовыкина определяются творческим интересом к историографии, источниковедению. Но эти составляющие исторической науки становятся средством для глубокого проникновения в экономическую историю России нового и новейшего времени. Важной чертой школы В.И. Бовыкина стала гуманитарная составляющая исследования экономической истории. Значителен вклад последователей и учеников В.И. Бовыкина в изучение личного фактора в экономической истории. Школа знаменита работами учеников, владеющих биографическим и генеалогическим методами. Благодаря усилиями последователей В.И. Бовыкина создан коллективный портрет отечественного предпринимательства. Несколько поколений последователей ученого развивают устойчивый интерес к экономической истории, ее гуманитарным проявлениям. Регулярно проводятся конференции, посвященные памяти В.И. Бовыкина.

Ножи — одна из самых распространенных и массовых категорий находок на средневековых археологических памятниках. Поэтому они могут служить источником не только для исследования техник древних производств, но и для решения различных общеисторических вопросов. Данная статья посвящена работам отечественных и зарубежных археологов, занимавшихся изучением ножей как с типологической, так и с технологической точки зрения. И хотя основной упор был сделан на историю изучения коллекции, происходящей с территории Гнёздовского археологического комплекса, имеющей в своем составе около 1000 ножей и их фрагментов, тем не менее раскрыть проблему полностью, без привлечения сторонних исследований, невозможно. Круг публикаций, так или иначе затрагивающих проблемы изучения средневековых ножей и определение технологии их производства на основе анализа структуры металла, представляется практически неохватным. Данная статья включает обзор наиболее ранних публикаций, содержащих сведения о ножах из раскопок Гнёздова и их оценку в последующей историографии, а также основные классификационные схемы, предложенные для ножей в отечественной историографии Б.А. Колчиным, А.Е. Леонтьевым и Р.С. Минасяном. Учитываются также работы, освещающие результаты применения этих схем к коллекции Гнёздова, и итоги исследований с применением металлографического анализа. Дополнительно были рассмотрены некоторые ключевые исследования, касающиеся регионов, с которыми в Гнёздовской коллекции обнаружены многочисленные аналогии. Это работы, в которых исследуются ножи и кузнечное ремесло Северной Европы, Англии и салтово-маяцкой культуры. Автором статьи впервые собраны вместе и рассмотрены все работы, касающиеся богатейшей коллекции ножей Гнёздова, прослежена эволюция использования этих данных как исторического источника. Результатом, в частности, стал список литературы, который может оказаться полезным не только для интересующихся конкретным археологическим памятником, но и для желающих ознакомиться с ножами как категорией находок в более широком контексте.

Анализ политики приобретений Павла Михайловича Третьякова (1832 –1898), одного из ведущих московских коллекционеров XIX столетия, серьезным образом повлиявшего на историю коллекционирования в России, разрушает стереотипный образ этого человека, сложившийся в искусствоведческой литературе и мемуаристике. Третьяков традиционно воспринимается скорее как человек законопослушный и консервативный в своих взглядах, нежели свободный и независимый. Кроме того, в советском искусствознании бытовало мнение, что у московского купца-коллекционера были выдающиеся советчики — художники демократической направленности, без которых он не приобретал ни одного произведения. Истории поступления в его собрание нескольких произведений — главных шедевров Третьяковской галереи — показательны сразу в нескольких отношениях. Они раскрывают непростую художественную атмосферу, в которой оказывался коллекционер, обнаруживают его многотрудные раздумья и, в конечном итоге, — независимое решение, в некоторых случаях требуют новых интерпретаций этих произведений. Третьяков всякий раз стоял перед сложным выбором, осознавая неоднозначность идей ряда полотен, приобретение которых могло, в том числе, навлечь неприятности на него, а впоследствии — и на галерею. Выбор картин современных мастеров, сделанный Павлом Михайловичем, заставляет выделить несколько аспектов, формирующих образ коллекционера: в какой момент были куплены рассматриваемые произведения — до их экспонирования, в течение выставки или после ее окончания; когда были высказаны мнения критиков, знатоков, корреспондентов — к моменту покупки или после; был ли сделан выбор коллекционером единолично, без учета мнения большинства; как его приобретения воспринимали близкие ему люди, единомышленники; как Третьяков относился к обвинениям в недостаточно верном отборе при создании картинной галереи русской живописи, и ряд других. На примере нескольких покупок произведений русского искусства выявлен путь коллекционера, принимавшего решения самостоятельно, чаще игнорируя советы корреспондентов и единомышленников, а также мнения современной критики, но подчас и прислушиваясь к ним.