Вестник МГУ. Серия 8. История. 2019. № 1

Данное исследование направлено на выявление исторических закономерностей, характерных для зона контакта и взаимопроникновения разных цивилизационных моделей, приводящих к прогрессивному доминированию и превалированию одной их них, которая в итоге вытесняет или поглощает своего антагониста. Предпринята попытка сравнения исторического опыта Испании и византийского мира в XIII– XV вв., на которую автора вдохновила книга российского византиниста Р.М. Шукурова «Тюрки в византийском мире (1204–1461)». Сравнительно- исторический анализ процессов, происходивших на Пиренеях в эпоху поздней Реконкисты (с начала XIII в.) и в византийском мире на последних этапах его существования, несмотря на существенную типологическую разницу государственных образований, выявил множество общих черт: от схожей политической судьбы мусульманской Испании и Византии до особого характера интенсивного межкультурного, межязыкового и, шире, межцивилизационного взаимодействия в этих землях, расположенных на противоположных концах Средиземноморья. Особенно важным автору представляется вывод Р.М. Шукурова о «латентной тюркизации» поздневизантийского общества, происходившей фактически изнутри: тюркский элемент постепенно включался в византийское мироустройство, становясь его неотъемлемой частью и предопределяя в конечном итоге экзистенциальный проигрыш империи. Экстраполирование подобной схемы на историю испанского Средневековья могло бы оказаться плодотворным для понимания судьбы Аль-Андалуса: гибель последнего мусульманского государства на Пиренейском полуострове, Гранадского эмирата, объясняется не только политическими или экономическими причинами, но и «подготовленностью » гранадского общества к завоеванию на фоне более чем 250-летнего взаимодействия с христианским миром. Для более глубокого изучения и понимания исторической роли государств, подобных Гранаде или Византии, а также других зон межцивилизационного взаимодействия, в целом важно и продуктивно формулировать междисциплинарные проблемы, которые не могут быть решены в рамках одной конкретной области науки (например, медиевистики, византинистики или востоковедения), но требуют их активного взаимодействия.

Предметом изучения в статье является состояние историографии правления императора Павла I, в частности, одного из самых значительных и самых спорных законодательных актов монарха — Манифеста 5 апреля 1797 г. Краткий обзор внушительного массива литературы, посвященной скоротечному и трагичному царствованию сына Екатерины Великой, позволяет говорить о том, что дискуссии о сущности внутренней политики монарха и, в частности, об отношении к проблеме крепостного права, о ее месте и роли в решении российским абсолютизмом этого вопроса в предыдущее и последующее время далеки от завершения. Это касается и оценки Манифеста 5 апреля 1797 г. Несмотря на значительное расширение за последнее время круга исследований, посвященных этому документу, единства среди историков нет. В ряде работ наблюдается явная идеализация как образа самого императора, так и его политики в отношении крестьянства. Павел Петрович из консерватора, стремящегося защитить крепостничество от удара, превращается в прогрессиста, положившего начало претворению на практике идеи постепенного облегчения положения частновладельческих крестьян, завершившейся их полным освобождением. В качестве главного аргумента сторонники этой версии приводят вышеназванный указ императора. Однако анализ текста Манифеста, программных документов цесаревича Павла, исторической ситуации периода опубликования указа и его практического применения, а также утвердившиеся в исторической науке оценки ключевых моментов внутренней политики императора позволяют вступить в полемику с такой точкой зрения. Основная задача работы — обратить внимание на ряд моментов, оказавшихся пока вне поля зрения современных историков, и, следовательно, попытаться дать более объективный и взвешенный взгляд на проблему оценки Манифеста и всей крестьянской политики Павла I. Новизна исследования заключается в совмещении историографического обзора и источниковедческого анализа текста указа, что позволяет сделать вывод о причинах существования в литературе столь противоположных оценок павловского царствования и необходимости его дальнейшего, более глубокого изучения.

Автором ставится проблема «возвращения интеллигенции в Церковь» в условиях нарастающей секуляризации российского общества рубежа XIX–XX вв. на примере жизненного пути и публицистики священника Иосифа Ивановича Фуделя. Новизна исследования определяется как отсутствием фундаментальных работ, раскрывающих тему перехода дореволюционной интеллигенции «внутрь церковной ограды», путей и масштабов этого процесса, так и слабой изученностью биографии выбранного персонажа, деятельность которого ярко иллюстрирует поднятый вопрос. Личность и мировоззрение И.И. Фуделя рассматриваются в контексте общественно-церковной жизни того времени. Он имел оригинальный взгляд на проблему роли «интеллигенции», будучи представителем «ортодоксального» направления русской мысли (связанного, в первую очередь, с кружком М.А. Новоселова, отстоящего от модернистских и политических течений эпохи «религиозно-философского ренессанса»). Основу источниковой базы статьи составляют: публицистика Фуделя 1880-х — 1900-х гг., его письма и воспоминания о нем; используются некоторые ключевые статьи по теме (работы И.С. Аксакова, сборники« Вехи» и «Интеллигенция в России»). Всё это позволило проследить его переход «внутрь» Церкви (духовный и социальный) из интеллигентской среды Московского университета, движение его мысли от соотнесения себя с изначально критикуемой интеллигенцией — к попыткам конструктивного диалога с ней и «внутренней миссии» Церкви. Отец Иосиф поставил перед собой масштабную и практически неразрешимую в тот период задачу создания «народной интеллигенции», которая, преодолев этап секуляризации, вернулась бы к религиозности на новом этапе своего духовного и интеллектуального развития. Позиция Фуделя не была исключительной, но и не являлась достаточно распространенной, чтобы преодолеть разобщенность Церкви и интеллектуалов. Несмотря на это, деятельность Фуделя по сближению Церкви с интеллигенцией — посредством проповеди (в том числе общественной и публицистической), миссии, издания литературы, личного примера — представляет собой важный и на индивидуальном уровне успешный пример взаимоотношений двух сторон.

Аннотация. История (и предыстория) создания Петербургского Совета рабочих депутатов, образованного в октябре 1905 г. и ставшего центром народного «советского» движения России, безусловно, требует дальнейшего изучения. Предметом данной статьи является анализ деятельности Г.С. Хрусталёва-Носаря в период до того, как он стал первым председателем Петербургского Совета. Целью исследования является рассмотрение его роли в рабочем движении в контексте вопроса формирования предпосылок к образованию Совета. Проблема впервые исследуется на основе не только опубликованных свидетельств самого Г.С. Хрусталёва-Носаря и его современников, но и архивных документов (делопроизводственных актов Департамента полиции МВД), воспоминаний участников событий (в частности, социал-демократов В. Перазича, П.Д. Колокольникова). Сравнительно- сопоставительный анализ сведений, почерпнутых из данных источников, позволяет шаг за шагом восстановить деятельность Г.С. Хрусталёва-Носаря в рабочих массах, его взаимодействие с представителями различных общественно-политических течений, понять, был ли он, по его собственному признанию, создателем «первого Совета», и выявить его роль в организационном движении рабочих, в формировании идеи создания Совета рабочих депутатов в Санкт-Петербурге в 1905 г. В статье подробно анализируется участие Г.С. Хрусталёва-Носаря в событиях, последовавших за «Кровавым воскресеньем», в выборах в комиссию сенатора Н.В. Шидловского, в проведении рабочих собраний на станции Удельной в Петербурге, в деятельности Союза рабочих печатного дела. Проведенный анализ показывает, с одной стороны, почему Г.С. Хрусталёв-Носарь был избран в октябре 1905 г. председателем формировавшегося Петербургского Совета, а, с другой стороны, объясняет, почему он оказался в числе «забытых » деятелей периода Первой русской революции 1905–1907 гг., должным образом не освещенных в соответствующей литературе. Исследовательским вкладом в данном случае является восстановление, изучение роли отдельной личности, сыгравшей определенную роль в ходе революционных событий 1905 г.

Предметом исследования в настоящей статье является ряд аспектов деятельности военно-полицейских совещаний при московском генерал-губернаторе Ф.В. Дубасове, созданных во время Декабрьского вооруженного восстания: причины и процесс образования данного органа, его состав, повестка заседаний, принятые решения и их претворение в жизнь. Цель исследования — определение эффективности этой институции и ее роли в ходе подавления «мятежа», что значимо в плане изучения взаимоотношений гражданских и военных властей в период Первой русской революции. Указанные вопросы не получили рассмотрения в историографии: авторы, занимавшиеся историей Московского восстания, либо не писали о военно-полицейских совещаниях, либо упоминали о них лишь вскользь. Взаимодействие между гражданскими и военными властями в первые дни восстания проходило со значительными сложностями (несогласованность акций полиции и войск, широко применявшийся военными обстрел домов мирных жителей без ущерба для революционеров, практика посылки командованием Московского военного округа экспедиций для разрушения баррикад при их неспособности взять под свой контроль окраины города). Это побуждало генерал-губернатора Ф.В. Дубасова принимать меры для установления надзора за силами МВО. Одной из них стало создание совещаний под его председательством. В заседаниях этого органа, проходивших практически ежедневно, принимал участие широкий круг гражданских и военных руководителей города. Обсуждались планы и итоги важнейших военных операций против «мятежников» (например, экспедиций на Пресню и по Московско-Рязанской железной дороге). Генерал-губернатору в итоге удалось заставить военных принять его тактику: последовательное занятие и «очищение» районов, находившихся в руках революционеров. Однако данный орган страдал рядом недостатков: позднее время проведения, нестрогая явка членов, спешка в организации планируемых операций, отсутствие реального контроля за действиями военных. Эти факторы обусловили многочисленные «сбои» при проведении операции по захвату последнего оплота восставших — Пресни.

В статье исследуется социальный состав правых партий, действовавших на территории Владимирской губернии в 1905–1917 гг., — Союза русского народа и вошедших в его состав на правах отделов Шуйского Союза русских православных людей и Иваново-Вознесенской самодержавно- монархической партии. Основой социальной базы этих организаций являлся пролетариат, мелкая городская буржуазия и, в значительно меньшей степени, крестьянство, которое, впрочем, в регионе в хозяйственном отношении было весьма тесно связано с городом. Цензовые классы в монархических организациях Владимирской губернии были представлены крайне слабо. Не только священники и чиновники, которым участвовать в деятельности правых организаций не рекомендовало начальство, но и дворянство в большинстве своем весьма настороженно относились к «черносотенцам» и не спешили пополнять их ряды. Еще более справедливо данное утверждение по отношению к местной буржуазии, представители которой, даже симпатизируя монархическим идеям, предпочитали сохранять статус сочувствующих, а затем и вовсе дистанцировались от монархистов, перейдя на правое крыло либерального лагеря. Интеллигенция изначально игнорировала правые организации, отдавая предпочтение оппозиционным партиям. Социальный состав монархических организаций Владимирской губернии достаточно жестко коррелировал с их географическим размещением. В промышленных центрах (Иваново-Вознесенске, Коврове, Никольском и др.) в составе правых партий большинство составляли рабочие. В других городах, в том числе и в губернском Владимире, в монархических организациях доминировала мелкая буржуазия. В сельских отделах Союза русского народа практически все члены принадлежали к крестьянскому сословию. О половозрастном составе правых организаций сведений очень мало, но все же можно утверждать, что участие женщин в деятельности правых партий было достаточно активным, а молодежи в рядах монархистов было мало, как правило, она отдавала предпочтение более радикальной идеологии.

История специальных лагерей НКВД/МВД в советской зоне оккупации — малоизвестный и практически не изученный в отечественной историографии аспект советской оккупационной политики в послевоенной Германии. В данной статье на основе обширного архивного материала, хранящегося в фонде Отдела спецлагерей в Государственном архиве РФ, анализируются различные стороны истории спецлагерей: причины и предпосылки их создания, ход развертывания лагерной сети в период 1945–1948 гг., характер содержавшегося в лагерях контингента, их кадровое наполнение, а также место спецлагерей в системе органов советской военной администрации и их роль в деятельности советских органов госбезопасности в Восточной Германии в первые послевоенные годы. Спецлагеря определяются как особый тип мест заключения, который некорректно отождествлять ни с лагерями для интернированных, ни с концентрационными лагерями, как это предлагалось в некоторых немецких публикациях по данной проблеме. Их функционирование было направлено на содержание в них арестованных советскими органами госбезопасности немцев, имевших в прошлом то или иное отношение к нацистским партийно-государственным и военизированным структурам, а также советских граждан, осужденных военными трибуналами к различным срокам заключения. В этом смысле их действительно можно именовать «специальными лагерями», сочетавшими в себе функции временного содержания контингента различных категорий. Накопление целого комплекса противоречий в функционировании системы спецлагерей, не оправдавших себя в полной мере в качестве мест для временного содержания востребованной советской экономикой рабочей силы из-за очень высокой смертности, в конечном счете, привело советское руководство к решению о постепенном расформировании спецлагерей. Кроме того, с точки зрения внешней политики, проникающая на Запад информация о существовании в советской оккупационной зоне лагерей с десятками тысяч заключенных наносила урон международной репутации СССР, особенно в контексте обострившегося в первые годы холодной войны «германского вопроса». Всё это предопределило существенный пересмотр советской «лагерной политики» в Восточной Германии в 1948 г. и скорую ликвидацию спецлагерей.