Статьи

Предметом данного исследования являются некоторые особенности научного мировоззрения М.М. Хвостова (1872-1920), внесшего серьезный вклад в формирование нового образа исторической науки, в изучение различных аспектов истории Древнего мира. Делается попытка выявить корреляцию между рядом теоретико-методологических подходов к изучению истории М.М. Хвостова и трех главных его учителей - профессоров Московского университета П.Г. Виноградова, В.И. Герье, В.О. Ключевского. Впервые исследование проведено на основе компаративного анализа основных научных трудов М.М. Хвостова и его наставников. Отмечается заимствование у П.Г. Виноградова позитивистской гносеологии и исследовательской парадигмы, что не означало, тем не менее, их простого копирования. В творческом наследии М.М. Хвостова просматриваются рецепции взглядов и идей В.И. Герье: об органичности исторического процесса, о недопустимости как недооценки, так и переоценки роли личности в истории, об особенностях конструирования образа истории. Следуя в целом правилам историко-социологического дискурса В.О. Ключевского, М.М. Хвостов демонстрировал собственные представления о развитии общества, развил идеи своего наставника о движущих силах исторической эволюции. Он искал подтверждения повторяемости экономических циклов в истории народов древности, стремился понять принципы исторического детерминизма. Вслед за В.О. Ключевским М.М. Хвостов признавал решающую роль экономического фактора в историческом процессе, соотнося с ним все остальные изменения в жизни общества. В результате исследования доказано, что принадлежность учителей М.М. Хвостова к различным течениям российской исторической мысли не могла не сказаться на его подходах к решению узловых вопросов философии и гносеологии истории. Эклектизм и противоречия становятся очевидными при сопоставлении отдельных положений, представленных в его трудах разных лет. Тем не менее, М.М. Хвостов имел собственные научные приоритеты, был оригинальным исследователем, стремился адекватно реагировать на интеллектуальные вызовы рубежной эпохи XIX-XX вв. и вносить коррективы в свои теоретические представления.

Предметом данного исследования является состав поручительства, который представляет отдельный аспект деловых взаимоотношений у иностранцев, состоявших в московском гильдейском купечестве с середины XVIII до середины XIX в. Поручители - это несколько лиц из местного купечества, гарантирующие экономическую состоятельность (в том числе своевременную ежегодную уплату процентов с капиталов), а также отсутствие «штрафов и подозрений» у вступающего в купеческую гильдию. Подобная проблема впервые рассматривается в отечественной историографии. Автор вводит в научный оборот целый комплекс архивных материалов, состоящий из дел о причислении в московское купечество лиц иноэтничного происхождения. Для проведения данного исследования потребовалось изучить около восьмисот прошений и рапортов о причислении в московское купечество. Целью исследования является выявление преобладающих тенденций взаимоотношений по национальному признаку у причисленных к купечеству лиц иноэтничного происхождения, которые могли выражаться в выборе поручителем либо лиц из своей этноконфессиональной среды, либо из местных купцов «великорусского» происхождения. Данные тенденции рассматриваются отдельно по каждой представленной в московском купечестве национальной группе и изучаются в сравнении. Например, у французской, армяно-григорианской и мусульманской (представленной татарами, бухарцами и персами) общин была очень высокой степень поручительств, в которых фигурировали их соотечественники, в то время как у немцев и греков данная тенденция была выражена слабее. Соответственно, предпочтение выбора поручительств из местного купечества у последних было заметнее, чем у первых. Изучение поручительств позволило обнаружить наличие земляческих связей у купцов итальянского, швейцарского, британского, цыганского происхождения. На основе этих данных выявлена и проанализирована деловая взаимосвязь между разными национальными и конфессиональными группами, представленными в московском купечестве, которая нередко объяснялась однородным предметом торговли. Автором также представлена типологизация состава поручительств по национальным признакам по четырем группам.

В первой четверти XVIII в. по инициативе Петра I создается система военно-госпитальных учреждений и поощряется их организация частными лицами. Этот призыв нашел отклик среди чиновной знати и воплотился в завещаниях известного петровского дипломата князя Б.И. Куракина (1727 г.) и первого российского государственного канцлера графа Г.И. Головкина (1729 г.). В подробном регламенте, приложенном к завещанию, Б.И. Куракин прописал не только штат служителей госпиталя, который наряду с церковью следовало построить в Москве, состав выдаваемой инвалидам и персоналу пищи и одежды, но и уклад их жизни. Определялась также сумма, необходимая для строительства и содержания московской больницы-богадельни, и источник ее обретения, в том числе за счет процентов с капитала, размещенного в заграничных банках. Г.И. Головкин в своем завещании также описывает главным образом то, как следует содержать больничную церковь и госпиталь в cерпуховском Высоцком монастыре, где покоился прах его родителей и где он наказал похоронить себя. Впервые осуществленное сравнение текстов двух завещаний в части, касающейся благотворительной деятельности, высветило как общие черты древнерусского благочестия, присущего этим представителям политической элиты петровского времени, так и различия в проявлении усвоенного ими европеизма. Сознание и государственного канцлера Головкина, не покидавшего Россию, и князя Куракина, в соответствии с характером службы значительно более европеизированного, по-прежнему определялось религиозным мировоззрением. Проявлением его была забота о поминальных службах и храмостроительство. У Куракина они дополнялись перепоручением взятого на себя перед иконой Николая Чудотворца обета, угрозами Страшного cуда и проклятиями в адрес наследника в случае невыполнения его воли. В обоих завещаниях церковная благотворительность и древнехристианское нищелюбие, характерные для древнерусского благочестия, сочетались с формами и целями благотворительности Нового времени. Ее воплощением стали обозначенные примером верховной власти рационально обустроенные больницы-богадельни.

В статье анализируются возможности использования Разрядных книг при выяснении местнической «чести» городовых воеводских назначений. В условиях постоянного ведения Россией активных боевых действий в XVI в. городовые воеводские назначения могли служить важным преимуществом в местнических спорах, давали значительный воеводский опыт. Можно предположить, что в связи с изменениями тактической и стратегической обстановки «неформальный» статус, «статус чести» городовых воеводских назначений также менялся. Анализ документов Разрядного приказа в ряде случаев позволяет выявить динамику «статуса чести» воеводских назначений в конкретные города в разные периоды. Назначение в один и тот же город на одну и ту же воеводскую позицию в разное время и в разных условиях может быть интерпретировано как карьерный рост либо как форма опалы. В качестве примера выбран город Великие Луки, чья значимость менялась в период с конца XV до начала XVII в. и куда назначались воеводы, получавшие разный (в широких пределах) статус в воеводской иерархии. В работе очерчен круг воевод, получавших назначение в Великие Луки в указанный период, охарактеризованы их местнический статус и их позиция в воеводской иерархии. Выявляются периоды, когда в город активно назначались воеводы. Сделан вывод о корреляции между частотой воеводских назначений в город и положением на русско-литовском пограничье. Подчеркивается рост «статусности» и востребованности назначаемых в город воевод в периоды обострения дипломатических отношений и введения активных боевых действий. Были также сделаны предположения о влиянии иных причин на динамику «статуса чести» города. Анализируется влияние городового назначения в Великие Луки на карьеру ряда представителей русской военно-политической элиты. Подчеркивается необходимость учитывать «неформальный» статус города в конкретный момент в биографических исследованиях представителей русской военнополитической элиты конца XV - начала XVII в.

В основе настоящей статьи - сравнение графики русских деисусных изображений XV-XVI вв. детальный анализ прорисей большого числа деисусных икон разного времени и происхождения позволил сделать вывод, что их авторы широко использовали набор одних и тех же повторяющихся от иконы к иконе графических элементов. Последние применяются вне какой-либо зависимости от того, кто или что изображено на иконе: Спас или же Богородица, ангел или апостол, святитель, мученик или другой святой; вне зависимости от того, поясное это изображение или же ростовое; вне зависимости от особенностей позы и жестов изображаемого лица и характера его одеяний. особенно хорошо заметны эти типовые блоки в изображениях одеяний, драпировок и тканей вообще. Применяются эти типовые модульные элементы практически всегда, хотя набор их может быть весьма различен в разных случаях. При этом одни и те же блоки могут несколько различаться от иконы к иконе: могут меняться пропорции внутри блока и его размеры относительно других частей изображения, может варьироваться кривизна линий, часть блока может быть «срезана» другой деталью или, напротив, показана дважды; часть блока может быть зеркально перевернута, повернута под некоторым углом по часовой стрелке или против, сдвинута или удалена, - но структура блока остается той же самой. опытный глаз будет легко выхватывать раз обнаруженный блок в самых разнообразных иконных изображениях. данный феномен дает возможность существенно корригировать представления о принципах работы средневекового иконописца: рисунок деисусных икон не копировался буквально с одной иконы на другую, но и не изобретался каждый раз совершенно заново. изображения в большей или меньшей степени конструировались из уже имеющихся готовых блоков, причем некоторые фигуры состоят из них почти полностью.

Статья посвящена пока еще совсем не изученному вопросу о возможном антропоморфном восприятии древнерусских церквей. работа основана на изучении древнерусских письменных источников, в основном летописей, а также описей, грамот, житий, описаний путешествий. Сведения, извлеченные из письменных источников, сгруппированы в статье по отдельным словам, которые при описании церкви использовали древнерусские литераторы в качестве антропоморфных терминов: верх, глава, лоб, шея, подглавие, плечи, пояс, подошва. В некоторых документах встречаются единичные термины или их пары; есть примеры более последовательного употребления нескольких терминов сразу. Хронологически антропоморфные термины были распространены в древнерусской письменности на всем протяжении ее существования, т.е. с XI по XVII в. они встречаются в самом широком круге документов. В результате изучения терминов было выявлено, что древнерусская церковь описывалась примерно так же, как человеческая фигура, причем порядок описания был сверху вниз. Подобные описания с такой же последовательностью, с использованием похожих антропоморфных терминов находим в итальянском и поствизантийских руководствах по живописи, где дается пропорциональный анализ человеческой фигуры. некоторые схожие с древнерусскими антропоморфные термины встречаются в византийских описаниях храмов или в виде отдельных слов. Можно предположить, что древнерусский набор антропоморфных терминов имеет византийское происхождение. Сравнение с человеческой фигурой, возникающее при чтении подобных описаний, является вероятным ключом к пониманию пропорций древнерусских церквей, которые оценивались через призму человеческих пропорций и их стандартов того времени. на основе предлагаемого нами подхода возможно также более широкое употребление исторических, документированных терминов в современной искусствоведческой литературе. Круг антропоморфных терминов, описывающих архитектуру древнерусских церквей, достаточно широк и неплохо документирован, возможно, он будет еще расширен в дальнейшем, но уже сейчас на его основании можно обогатить наши представления о понимании архитектуры в средневековой Руси.

Последствия экономического кризиса, набиравшего обороты в Уругвае с середины 1950-х гг., первыми ощутили на себе сельско-хозяйственные рабочие северных провинций страны. их экономическое положение приближалось к катастрофическому. В 1961 г. на севере Уругвая возник Союз работников сахарной промышленности провинции Артигас (УТАА), возглавляемый юристом из Монтевидео, одним из руководителей Социалистической партии Раулем Сендиком. В отличие от других профсоюзов страны, руководство которых фактически находилось под контролем североамериканского капитала, УТАА начал бескомпромиссную борьбу за права рабочих. В 1962 г. р. Сендик совместно с рубщиками сахарного тростника из УТАА организовал марш в Монтевидео, чтобы представить экономические требования рабочих правительству Уругвая. Вскоре с целью оказания поддержки УТАА была образована группа молодых активистов из различных левых партий, которая стремилась скоординировать действия митингующих и дружественных им политических сил, получившая название «Координация». Постепенно участники «Координации» пришли к идее о необходимости перехода к вооруженным методам борьбы. Летом 1963 г. они осуществили экспроприацию оружия из стрелкового тира в городе Нуэва-Эльвесия. С этой операции, известной как «Швейцарский тир», фактически начинается новый этап в истории движения, вылившийся в 1965 г. в создание революционной организации, которая перешла к тактике «прямого действия» - движения за национальное освобождение - Тупамарос. Предметом данной статьи является деятельность радикального крыла несистемной левой оппозиции в Уругвае в первой половине 1960-х гг., которое в 1965 г. объединилось в единую организацию - Тупамарос. Цель статьи - показать зарождение и эволюцию оппозиционной организации через ее переход от легальных методов борьбы к вооруженным, вплоть до партизанских операций. В данной работе впервые в отечественной историографии проанализированы основные вехи становления революционного движения Тупамарос, рассмотрены экономические и политические предпосылки его возникновения.

Статья посвящена формированию и развитию молодежного лейбористского движения в рамках лейбористской партии Великобритании. После осуществления избирательных реформ 1918 г. и 1928 г., предоставивших всеобщее избирательное право молодым британцам, как мужчинам, так и женщинам, борьба за эту категорию электората обрела особую актуальность. автор останавливается на основных событиях, связанных с зарождением молодежного лейбористского движения в первой половине 1920-х гг., рассматривает дискуссию, развернувшуюся на ежегодной партийной конференции 1924 г., и связанную с одобрением специальной схемы создания молодежных лейбористских секций. С самого начала наибольшие сомнения активистов были связаны с тем, что штаб-квартира партии пыталась в основном сконцентрировать деятельность молодых людей на спортивных, развлекательных мероприятиях и по возможности не допускать их до непосредственного участия в обсуждении политики партии. В статье рассматривается положительная динамика роста молодежных секций в 1920-е гг., начало проведения ежегодных конференций Лиги молодежи лейбористской партии. В то же время автор отмечает, что на рубеже 1920-1930-х гг. наметилось некоторое замедление роста секций. В 1933 г. партия принимает важное решение о налаживании более масштабной административной и пропагандистской работы в сфере молодежного строительства. Мероприятия оказались успешными. Это проявилось как в количественном росте секций, так и в том, что в 1930-е гг. партия начала практиковать новые формы работы с юным электоратом, такие как организация специальных школ для пропагандистов, «дней молодежи» и «молодежных недель». оборотной стороной активизации молодежных секций стали их заметная эволюция влево и попытки наладить сотрудничество с компартией в рамках борьбы за создание единого антифашистского фронта в конце 1930-х гг. Это привело к тому, что лейбористская партия была вынуждена наложить запрет на созыв ежегодной молодежной конференции в 1937 г. и в 1939 г., а также временно распустить руководящие органы молодежного движения.

Одной из важных международных тем, обсуждавшихся в 1925 г. на страницах советских официозов - газет «Правда» и «известия» - был проект рейнского гарантийного пакта и возможные последствия его реализации для СССР. Во вступлении Германии в Лигу наций Москва видела угрозу для своих достаточно доверительных отношений с Берлином, сложившихся после заключения Рапалльского договора в 1922 г., опасность усиления международной изоляции и укрепления лагеря враждебных СССР держав во главе с Великобританией. Германия оставалась в центре внимания советских комментаторов Локарнского процесса вплоть до октября 1925 г. В это же время велись советско-германские переговоры о заключении торгового договора, облегчавшие контакты на официальном уровне. но печать позволяла влиять на германское общественное мнение, к которому власти Веймарской республики не могли не прислушиваться. Кроме того, в газетах озвучивались возможные варианты советской политики в случае, если державы Антанты не дадут согласия не привлекать Германию к участию в активной или пассивной форме в возможной агрессии против третьей стороны (читай СССР), как это было предусмотрено Статутом Лиги наций. один из таких вариантов - сближение СССР с Польшей и предоставление гарантий нерушимости всех ее границ, в том числе с Германией, - неоднократно был предметом изучения историков, прежде всего советских и польских. В настоящее время их мнение достаточно единодушно: СССР не собирался гарантировать польские границы, а Польша не думала так далеко заходить в сближении с ним. но в «известиях» был озвучен и другой вариант, реализованный уже в 1930-е гг.: сближение с Францией на антианглийской (а тем самым и антигерманской) основе. Сопоставление газетных комментариев с выступлениями официальных лиц (в частности Г.В. Чичерина и И.В. Сталина) показывает, что по основным моментам восприятия Локарнского процесса расхождений между ними не было. Советские официозы за 1925 г. можно считать хорошо информированными и точно излагавшими взгляды руководства СССР на поворот в международных отношениях, происходивший в Европе.

История фронтовой журналистики в России времен Первой мировой войны лишь в последние годы стала привлекать внимание исследователей. До сих пор мало изучены маршруты военных корреспондентов, их взаимоотношения со Ставкой, командованием фронтов, цензурой. Деятельность американского журналиста Стэнли Уошберна представляет особый интерес. K 1914 г. он уже был опытным и известным журналистом, побывавшим в разных точках планеты. Уже то, что Уошберн был приглашен на работу в «Таймс» и отправлен в трудную командировку на Восточный фронт, говорило о многом. его журналистский талант сочетался со знанием русской армии, полученным со времен русско-японской войны. Министр иностранных дел С.Д. Сазонов ратовал за его допуск на фронт для создания положительного образа России и русской армии в США. Хотя Ставка поначалу противилась допуску журналистов, доводы Сазонова вкупе с поражениями в Восточной Пруссии вынудили ее смягчить позицию. На фронте Уошберн выделялся среди других корреспондентов своей дисциплиной и увлеченностью делом. Не имея возможности постоянно посещать передовую, Уошберн сосредоточился на описании фронтовой повседневности, «переживании» человеком войны. Его статьи отличались корректностью и разнообразием сюжетов, на этой основе в 1914-1916 гг. были изданы четыре книги о русском фронте. Популярность Уошберна на Западе сказывалась на его положении в России: ему предоставили максимальную свободу передвижения по фронту, ему охотно давали интервью сановники и командующие фронтами, дважды его удостаивал аудиенции Николай II. Уошберн часто высказывал свои идеи по развитию военной пропаганды на фронте и по улучшению образа союзников в русском обществе. Вступление США в войну в 1917 г. и коренная ломка общественного строя в России побудили Уошберна резко изменить область интересов, оставить журналистскую профессию и покинуть Россию навсегда.

В статье рассматриваются усилия Государственного банка российской империи по расширению своей филиальной сети в Крыму во второй половине XIX - начале ХХ в. Первые мероприятия Государственного банка на полуострове были проведены в Севастополе как одном из самых перспективных портовых городов в пореформенные годы. Филиал был там открыт в 1875 г. далее последовало учреждение отделений банка в Симферополе, Феодосии и Ялте. автор анализирует политику банка в деле подбора кадров, останавливаясь на истории поступления чиновников банка на службу в Севастопольское отделение. определенное внимание уделено трудностям, которые сопутствовали процессу открытия банковских филиалов. В процессе расширения банковской сети возникали и конкурентные настроения, не позволявшие руководству главного кредитного учреждения страны объективно оценивать необходимость создания того или иного отделения. желание открыть у себя филиал Государственного банка проявляли разные города Крыма, в частности, безуспешными были усилия городских властей Евпатории. на протяжении длительного времени отделения банка в Крыму испытывали трудности с наймом соответствующих их деятельности помещений. Так, Севастопольское отделение не имело своего здания на протяжении десяти первых лет своей истории, Симферопольское - пяти лет, а Ялтинское было вынуждено нанимать ежегодно новые помещения с 1882 по 1912 г. В статье лишь в общих чертах анализируется операционная деятельность крымских подразделений Государственного банка. Эта сторона их деятельности требует более глубокого и расширенного освещения в отдельной работе. Тем не менее, автор делает вывод, что Государственный банк на полуострове не смог оказать полноценного содействия в развитии края его деловым кругам, которые ощущали недостаток в доступном и дешевом кредите. настоящая статья написана на архивных материалах из фондов российского государственного исторического архива. основные содержащаяся в ней сведения публикуются впервые.

Статья посвящена истории политического салона К.Ф. Головина, действовавшего со второй половины 1880-х гг. до смерти его хозяина в 1913 г. Салон занимал видное место среди других подобных неформальных сообществ (салоны В.П. Мещерского, Е.В. Богдановича), влиявших на формирование правительственной политики того времени. Выросший из неофициального кружка экономистов «Элипсис», где обсуждались аграрно-экономические проблемы России, салон постепенно расширил тематику дискуссий до вопросов государственного устройства империи. В статье показано важное значение салона как неофициальной полититизированной структуры перед Первой русской революцией, когда его деятельность до определенной степени компенсировала отсутствие политических свобод. на «средах» К.Ф. Головина присутствовали как общественные деятели правого направления, так и чиновники средней руки, известны случаи апробирования в салоне некоторых мероприятий аграрной политики (В.И. Ковалевский, комиссия по оскудению центра), которые затем реализовывались. Салон К.Ф. Головина сыграл заметную роль при обсуждении проектов изменения государственного строя в 1905 г., особенно - учреждения Государственной думы, а именно вопроса о форме народного представительства и избирательного закона (смешанная коллегия выборщиков, выделение рабочей курии и др.). Параллельно К.Ф. Головин и постоянные посетители его «сред» приняли активное участие в попытках объединить умеренно правых и создать из них политическую партию. Эти попытки продолжались вплоть до 1912 г., но завершились неудачей. История салона также показывает важность неофициальной правой мысли прежде всего для власти: общественные деятели предлагали зачастую лучшие рецепты решения сложных проблем, а запрет на политическую деятельность создавал дефицит поддержки правительства со стороны благонамеренного общества, который невозможно было восполнить активностью бюрократического аппарата. «Среды» являлись частью сложных механизмов, которые связывали монархическое общественное мнение и власть, но в начале ХХ в. их было уже явно недостаточно.

Статья посвящена исследованию представлений о правде как социально-правовом и религиозно-нравственном идеале Древней Руси, систематизации указанных представлений и выявлению их эволюции. С этой целью были изучены древнерусские письменные источники, в которых можно обнаружить представления автора конкретного источника или лиц, о которых он повествует, о понятии «правда», которое, безусловно, являлось многозначным. Были выявлены упоминания правды, проанализирован контекст употребления данного слова в историческом документе, его смысловая нагрузка. Следующим шагом стало вычленение общих тем, в рамках которых в источниках происходила отсылка к правде, а также совпадающих взглядов на это понятие (если таковые имели место). По результатам исследования была предпринята попытка реконструировать некие типичные представления о правде, свойственные эпохе Древней Руси. автор статьи делает вывод, что христианская мировоззренческая парадигма практически полностью выхолащивает идею справедливости как неотвратимого воздаяния по заслугам: напротив, в рамках данной парадигмы господствует убеждение, что обидчиков нужно прощать, а не наказывать, благодеяния же следует совершать просто так, бескорыстно, а не за награду; Господь может воздать преступникам по справедливости, но также может и ниспослать несчастья праведнику без всякой причины, лишь ради испытания или даже за грехи других людей. Главной становится цель привести человека к спасению, на Страшном суде Господь будет оценивать не каждый конкретный поступок, а в целом земную жизнь человека и ее итоги. Такое понимание правды подразумевает ориентацию в первую очередь на жизнь после смерти, а не на земную жизнь. исследование призвано восполнить пробел, связанный с изучением древнерусского мировоззрения, поскольку в рассматриваемый период на Руси не создавалось сугубо философских трактатов, и те или иные абстрактные идеи приходится выявлять путем контекстуального анализа и синтеза отдельных высказываний либо косвенных упоминаний в различных источниках.

Проблемы средневекового русского менталитета, их вписывание в социально-экономический и политический контекст допетровской России остаются важными и перспективными направлениями исследований. Этим вопросам посвящена новая монография С.В. Перевезенцева «русские смыслы: духовно-политические учения России X-XVII вв. в их историческом развитии». В статье представлены размышления по поводу этой книги, ведется полемика с некоторыми из приведенных в ней интерпретаций и выводов. освещаются характеристики, данные в этом труде русской цивилизации, изложенные особенности принятия и распространения христианства, существовавших и популярных на Руси культов и т.д. автор соглашается с той последовательностью, с какой историк выстраивает своего рода реестр духовно-политических учений средневековой Руси, стремясь проследить линию развития смыслов не только в литературе и публицистике, но и в архитектуре и живописи. Эти наблюдения исследователя воспринимаются как вполне убедительные. особое внимание в статье уделяется подходу С.В. Перевезенцева: предложить взгляд на древнерусскую культуру через православную систему ценностей. В соответствии с общим замыслом монографии ее автор не проводит собственные источниковедческие изыскания, но анализируя дискуссии по этому поводу, поддерживает ту или иную точку зрения. его цель - собрать воедино разбросанные целостные или фрагментарные духовно-политические учения. автор статьи соглашается с утверждением С.В. Перевезенцева о том, что во второй половине XIII - начале XIV в. «православие становится главной составляющей всего общенационального сознания». В статье подробно анализируется главный тезис С.В. Перевезенцева о том, что древнерусские общественно-политические тексты следует читать глазами их автора - как правило человека глубоко религиозного и начитанного в христианской литературе. основным критическим замечанием автора статьи является указание на излишнее увлечение С.В. Перевезенцева церковной риторикой и патетикой, расплывчатость границы между языком науки и религии.

Статья посвящена вопросу о связи художественного наследия Новгорода с древней культурой Киева, о сохранении киевских традиций и привезенных артефактов. Так, мы предполагаем, что именно к киевской традиции восходят две огромные парные иконы XI в. - «Спас Златая риза» (попавшая в XVI в. в Успенский собор Московского Кремля) и «апостолы Петр и Павел» (новгородский музей). В Киеве было исполнено и остромирово евангелие 1056-1057 гг., служившее напрестольным апракосом в Софийском соборе Новгорода. Многие миниатюры созданной в Новгороде во второй четверти XIV в. Симоновской Псалтири (ГИМ, Хлуд. 3) восходят, как мы полагаем, к иллюстрациям утраченной киевской рукописи XI столетия. иллюстрации Псалтири к библейским песням воспроизводят скопированные киевскими миниатюристами древние византийские образцы IX-XI вв. другие миниатюры являются репликами утраченных киевских композиций, которые прославляли христианство и разъясняли основы христианской религии. Циклы новгородских миниатюр указывают на тесную связь культуры Киева и Новгорода на протяжении домонгольского периода. Вероятно, с киевского оригинала, служившего прототипом для новгородских книжников, еще в древности была скопирована иллюстрированная Псалтирь для Софийского собора в Новгороде, которая впоследствии послужила образцом для рукописей других значительных храмов и монастырей. При копировании сохранялись сюжетные особенности композиций, в которых содержалась проповедь христианской веры, но стиль изображений постепенно упрощался. исследование выполнено на основе изучения сохранившихся артефактов и письменных источников, с помощью иконографического и стилистического анализа произведений. В современном изучении художественного наследия Новгорода ведущую роль играет выявление своеобразия местной культуры. Между тем данная работа делает акцент на сохранении в искусстве Новгорода XIV в. древних киевских традиций, на роли преемственности в эволюции русской художественной культуры. не менее важна и возможность реконструкции некоторых явлений в культуре Киева древнейшей поры.