Вестник МГУ. Серия 8. История. 2020. № 5

Современный уровень историографии предполагает возможность использования нового исследовательского инструментария, в том числе моделирования исследовательской практики выдающихся ученых прошлого. на примере научного творчества С.М. Соловьева предпринята попытка реконструкции его представлений о модели исторического исследования середины XIX в. данная модель включает в себя раскрытие особенностей формирования познавательного интереса историка, взгляд С.М. Соловьева на историю как науку народного самопознания. Модель исторического исследования предполагает уяснение специфики видения историком предметной области изучения и связанных с ней когнитивных стратегий. Базирование исследовательской деятельности С.М. Соловьева на принципах научности и историзма вело к превалированию значения источника в историческом творчестве. на основе исследования трудов своих предшественников историк формирует свое понимание этих принципов. Большую роль С.М. Соловьев отводил способам познавательной деятельности, раскрывая методы научного исследования. историко-сравнительный, историко-типологический, историко-диахронный, историко-генетический методы, метод факторного анализа являются важными составными частями исследовательской лаборатории С.М. Соловьева, хотя зачастую прямо не называются. Важную роль в историографическом изучении творчества своих предшественников С.М. Соловьев отводил раскрытию их биографий. Подчеркивая влияние на научное творчество особенностей личности, талантов историков, С.М. Соловьев в то же время особо отмечал влияние эпохи на формирование научных взглядов и сложившихся исследовательских практик. При этом он подчеркивал значение не столько периода наиболее активной творческой деятельности историка, сколько времени формирования его личности. Сложившаяся модель исторического исследования позволила С.М. Соловьеву сформулировать концепцию развития исторической науки XVIII - первой четверти XIX в. на основе происходивших в обществе трансформационных процессов, с началом которых он связывает зарождение исторической науки в России. Эта концепция явилась базой для обобщающих оценок творчества историков предшествовавшего столетия, что позволяло уйти от простого дискретного изложения достижений и недостатков трудов отдельных исследователей к раскрытию непрерывного процесса приращения научного знания.

К началу XX в. завершался процесс самоидентификации сообщества московских историков. Важную роль в коллективной памяти представителей московской школы историков играл образ Сергея Михайловича Соловьева, многолетнего профессора кафедры российской истории, автора «Истории России с древнейших времен», ректора университета, наследника традиций Т.Н. Грановского. Формирование коммеморативных традиций о Соловьеве связано с попыткой коллег Сергея Михайловича, инициированной профессором кафедры всеобщей истории В.М. Герье, торжественно и публично отметить в Московском университете выход в свет 25-го тома «Истории России с древнейших времен», что произошло в 1876 г. несмотря на сопротивление министра народного просвещения Д.А. Толстого, запретившего официальные празднества, посвященные Соловьеву, в стенах Московского университета, почитатели Сергея Михайловича осуществили задуманное частным порядком. Юбиляру был преподнесен ценный подарок и адреса от различных научных институций. Следствием этого события стало появление первых биографов Соловьева в Московском университете, в качестве которых выступили всё тот же Герье и тогда еще доцент Московской духовной академии В.О. Ключевский. Тексты учеников Соловьева легли в основу так называемого неявного знания о Соловьеве, «предания» об учителе, формировавшегося в сообществе московских историков. Ключевский сделал всё возможное для того, чтобы образ Соловьева стал знаковым для студентов-историков Московского университета рубежа веков. даже формирование собственной школы, характерной чертой которой стали архивные исследования реформ в России в XVIII в., Василий Осипович попытался представить как следование заветам Соловьева. Однако Соловьев не стал столь же популярной фигурой в сознании студентов-историков университета, как Т.н. Грановский, память о котором активно сохранялась и в начале XX в. Во многом это связано с тем, что после смерти Ключевского в 1911 г. стала складываться мощная традиция поминовения самого Василия Осиповича, наследника Соловьева на кафедре.

В статье восстанавливаются основные вехи научной биографии видного историка искусства Дмитрия Власьевича Айналова (1862- 1939), анализируются материалы из Архива Российской академии наук, прежде не привлекавшие внимания исследователей, связанные с попытками избрания его в действительные члены Академии наук СССР. Биография Д.В. Айналова рассмотрена в контексте развития Академии наук СССР как научного и общественного института, в частности - истории реформ устава АН СССР. Движущей силой продвижения кандидатуры Айналова, ученика Н.П. Кондакова, был академик-антиковед В.П. Бузескул, однако его личные усилия оказались тщетны. Со второй половины 1920-х гг. давление государственной власти на Академию наук продолжало усиливаться, и выборы новых академиков начинали рассматриваться как одно из средств «советизации» академии. Сама академическая корпорация не была едина, в ней были ощутимы внутренние противоречия. В частности, значительное влияние приобрела группа академиков-востоковедов, и некоторые академики считали необходимым противостоять этой группе С.Ф. Ольденбурга и его коллег. В таких условиях выборы становились одновременно и пространством борьбы внутри самой корпорации и, одновременно, пространством противодействия внешнему давлению. На основании материалов частной переписки академиков авторы статьи восстанавливают контекст и обстоятельства выдвижения Д.В. Айналова на академическую кафедру. Впервые в статье опубликованы записки о научных заслугах Д.В. Айналова, в которых коллективы ученых пытались обосновать целесообразность его избрания. Борьба Академии наук СССР за самостоятельность в принятии ключевых решений оказалась безрезультатной, государственный контроль стал превращаться в тотальную советизацию академической жизни, приведшую к затуханию свободы научных дискуссий. В итоге Академия наук СССР из чисто научного института превратилась в инструмент политического давления, а академики-историки, пережившие период репрессий (С.А. Жебелёв, Д.М. Петрушевский), предпочитали не проявлять инициативу и следовать в русле, заданном сверху.

В рамках данного исследования проводится анализ политики Великобритании в Египте в контексте изменившейся расстановки сил в Восточном Средиземноморье. К середине 1930-х гг. Египет продолжал оставаться одним из ключевых элементов политики Великобритании, однако к тому моменту британское присутствие в стране оказалось под угрозой. Давление исходило как со стороны оппозиционных сил внутри Египта, так и со стороны Италии, во внешней политике которой все отчетливее стали проявляться экспансионистские тенденции. Вкупе с ограниченностью финансовых и материальных возможностей Великобритания была вынуждена изменить стиль управления Египтом и прибегнуть к более мягким подходам. Дипломатические средства применялись и в англо-итальянских отношениях. На пост верховного комиссара в Египет был направлен Майлс Лэмпсон. По прибытию в страну он занялся изучением ситуации в Египте, налаживая диалог с различными политическими силами. В то же время суть политики Великобритании в Египте не изменилась - в Форин Офис не рассматривали возможности появления здесь альтернативных политических сил. Что касается расстановки сил в Восточном Средиземноморье, то еще в 1934 г. Италия обозначила экспансионистский курс во внешней политике. В связи с этим в Форин Офис оценивали угрозу Египту как реальную. Однако, поскольку Египет стоял лишь на третьем месте в системе внешнеполитических приоритетов Великобритании, то в отношении Италии начали проводить политику «умиротворения». В то же время Египет по-прежнему считался ключевым элементом британских имперских систем коммуникаций. Вследствие этого, когда угроза военной безопасности Египта оказалась реальной, Великобритания стянула в Восточное Средиземноморье огромные военно-морские силы, что спровоцировало «средиземноморский кризис» августа 1935 г. Так было продемонстрировано, что Форин Офис готов к дипломатическим средствам разрешения проблем, однако в кризисной ситуации Великобритания способна на решительные меры.

Период 1940-1960-х гг. является этапным в развитии зарубежной, и прежде всего англоязычной, историографии России. Условная конечная точка рассматриваемого периода - «протестный» 1968 г., оказавший глубокое воздействие как на систему образования на Западе, так и на историческую профессию. С точки зрения истории науки главным содержанием периода является формирование профессионального историографического дискурса. Он выковывался под влиянием и в противостоянии с публичным дискурсом, который оперировал накопившимися стереотипами и клише о России. В любом случае образ России строился на сравнении ее с Западом, олицетворением которого к концу Второй мировой войны стали выступать США. Россия и ее преемник Советский Союз трактовались как полная противоположность «свободному» капиталистическому Западу. Проблема «Россия и Запад», являясь центральной для публичного дискурса на Западе, столь же важное место заняла и в историографии. В первой фазе холодной войны образ России в публичном дискурсе США и Западной Европы был резко негативным. Особенно популярной стала идеологема «Москва - Третий Рим», в рамках которой Россия представала страной, обладавшей целым рядом «восточных» черт, в которой ничего не изменилось со времен Ивана Грозного. К концу 1950-х гг. растет число специалистов и накапливается значительный корпус научных текстов по истории России. В исторической науке начинает утверждаться теория модернизации с ее идеей «догоняющего развития». Представители первого поколения американских историков-русистов многое унаследовали от русских историков-эмигрантов и от русской дореволюционной историографии. В их трудах 1950-1960-х гг. Россия XIX - начала ХХ в. представала страной, идущей по европейскому пути, но «запаздывавшей» в своем развитии. В 1960-е гг. в западной русистике сформировался профессиональный историографический дискурс. Наряду с богатством понятийного аппарата он демонстрируют высокий уровень профессионализма его участников, глубокое понимание ими истории России, владение многообразным методологическим инструментарием. По их единодушному мнению, только исторический подход, лишенный политизации, дает возможность адекватно анализировать проблему «Россия и Запад».

В настоящее время готовится к публикации дневник известного специалиста в области истории русской культуры и общественной мысли XIX в. Сергея Сергеевича Дмитриева. Цель данной статьи - показать, чем этот источник личного происхождения может быть интересен и полезен потенциальным читателям (как специалистам-историкам, так и тем, кто просто интересуется отечественной историей). Ценность дневника объясняется не только тем, что его автором был профессор, оставивший заметный след в истории исторического факультета МГУ, но и тем, что он охватывает полувековой период - с 1941 г. по 1991 г., а если учитывать так называемые мемуарные вкрапления, то содержит и сведения за 1920-е -1930-е гг. За это время жизнь страны и условия развития исторической науки не раз менялись: время господства «школы Покровского» в 1920-е - начале 1930-х гг. существенно отличалось от условий, сложившихся после 1934 г., когда было восстановлено изучение гражданской истории, а не только истории классовой борьбы; условия 1930-х - начала 1950-х гг. - от тех, в которых наука развивалась после 1956 г., а затем в период перестройки. Все эти изменения можно проследить как на основе оценок и суждений самого Дмитриева, так и на примере судеб упоминаемых в дневнике его многочисленных современников - людей разных возрастов, профессий, социального (сословного) происхождения, широко известных и почти никому не известных; тех, с которыми автор жил и работал в течение длительного времени, и тех, с кем жизнь свела его на краткий момент - в эвакуации, во время путешествий по стране, в санаториях и больнице, на учебных занятиях в разных московских вузах. Особый интерес представляет переписка семьи Дмитриевых за 1941-1942 гг., ярко и подробно характеризующая быт советского тыла в начальный период Великой Отечественной войны.

Исследование церковной историографии украинской диаспоры в современных условиях обострения межцерковных взаимоотношений, связанных с украинским геополитическим фактором, является весьма актуальным. Работы историков диаспоры, их взгляд и оценки прошлого имели большое значение для формирования мировоззрения ученых на Украине в условиях падения идеологического барьера и становления независимого государства. В центре настоящего исследования - публикации представителей украинской диаспоры в научных изданиях, приуроченные к празднованию тысячелетия крещения «Руси-Украины». Целью настоящей статьи является сравнительный анализ публикаций историков из диаспоры и представителей научных центров Европы и Америки второй половины 1980-х гг. по проблемам русской церковной истории, выяснение на его основе характера взаимоотношений профессиональной и непрофессиональной литературы, особенностей методологии церковно-исторических исследований ученых из диаспоры, их места в развитии украинской церковной историографии, роли в формировании исторического знания и представлений о прошлом Русской православной церкви на территории Юго-Западной Руси. В научной литературе специального исследования данных публикаций не предпринималось. На основе проведенного анализа удалось выяснить, что большое влияние на подходы и характер осмысления прошлого в работах украинских историков из диаспоры имела среда, в которой рождались и излагались те или иные положения. Для многих авторов характерна тесная связь идеологии, эмоционально-личностного восприятия с их научными начинаниями, а также смешение научного подхода с беллетристикой. Лишь выход за рамки националистической идеологии и следование строгой научной логике позволял создавать действительно ценные исторические исследования. Для работ, созданных в русле слепого обоснования национально-идеологических установок, характерны следование признанным авторитетам, большая роль личностных оценок, эмоционального восприятия церковной истории. В исследованиях же, написанных в строго научном дискурсе, авторы уходят от односторонних оценок, большое внимание обращают на анализ исторических источников и стремятся интерпретировать факты прошлого в широком контексте всемирно-исторического процесса.

После поражения Югославии в Апрельской войне 1941 г. большая часть страны оказалась оккупирована Германией и ее союзниками, также было создано Независимое государства Хорватия и сотрудничавшее с немцами правительство М. Недича. В стране широко действовало движение Сопротивления, представленное партизанами И. Броз Тито, ориентировавшееся на СССР, и четниками Д. Михайловича, выступавшими за воссоздание королевской Югославии и сотрудничавшими с западными союзниками. Вместо координации сил вскоре между ними началось военное противостояние. Более 70% погибших на всей территории Югославии пало от рук своих соотечественников. После того, как к власти в Югославии пришли коммунисты и Д. Михайлович был казнен по приговору суда, в историографии господствовала лишь официальная версия событий Второй мировой войны, движение четников осуждалось. В 1980-е гг. в сербской культуре и исторической науке стали появляться новые произведения и исследования о Второй мировой войне, разрушавшие старые и одновременно создававшие новые исторические мифы о непростых событиях того времени. В сербской интеллектуальной среде начинают формулироваться ревизионистские идеи. Вопрос о четническом движении приобретал все большее политическое звучание. Переоценке также стала подвергаться фигура М. Недича, главы коллаборационистского правительства. События распада Югославии послужили катализатором процесса реабилитации движения четников, окончательную точку в котором поставило решение суда об отмене приговора Д. Михайловичу в 2015 г. Стоит отметить, что инициированная и поддержанная частью сербского политического истеблишмента кампания по ревизии результатов и оценок Второй мировой войны в Сербии не привела к ожидаемому результату. Вместо обвинения СССР и Красной армии в оккупации, критике в большой степени подвергся И. Броз Тито и созданный им политический режим. В сербском обществе проявлялись подчас националистические настроения, которые в рамках курса на евроатлантическую интеграцию страны были охарактеризованы как неконструктивные.

Статья посвящена особенностям организации пространства алтаря и хора в церкви Сан Франческо в Фолиньо и описанию сакрального пространства в «Откровениях блаженной Анджелы», оставленных неким францисканцем Арнальдо в начале XIV в. Внимание уделяется не только личности святой Анджелы из Фолиньо, но и истории текста «Откровений», его переводу на русский язык, осуществленному Л.П. Карсавиным в 1918 г., а также ракурсам его изучения. Упоминания о пространстве церкви в тексте «Откровений», безусловно, относятся к реальному пространству церкви конвента Сан Франческо в Фолиньо (ок. 1256 г.), с которым была тесно связана святая Анджела. Именно свидетельство Анджелы позволяет выдвинуть гипотезу о том, что планировка церкви Сан Франческо предполагала размещение хора перед алтарем, в пространстве наоса. Это важно, поскольку францисканское зодчество в Умбрии, подражая планировке главной базилики ордена в Ассизи, по всей видимости, обладало исключительной конформностью в расположении хора в пространстве апсиды. Зона пресвитерия в базилике Сан Франческо в Ассизи, в свою очередь, заимствовала планировку папских базилик в Риме, в которых алтарь располагался в средокрестии, а хор и трон папы находились вдоль дуги апсиды. Одновременно с этим выявляется отличие структуры прямоугольной в плане апсиды Сан Франческо в Фолиньо от формы полигональной апсиды, распространенной в других умбрийских церквях францисканцев (в Ассизи, Орвието, Тоди, Спелло, Сансеполькро, Читта-ди-Кастелло и др.). Кроме того, церковь францисканцев в Фолиньо рассматривается в художественном и архитектурном контексте города. В статье делается предположение, что бросающееся в глаза отличие интерьера церкви Сан Франческо в Фолиньо могло быть связано с динамикой социально-политической жизни города и окрестностей, обусловленной главным образом взаимоотношениями сторонников папы и императора, а также с ролью францисканцев в этих процессах.