Козлова Наталия Вадимовна

В первой четверти XVIII в. по инициативе Петра I создается система военно-госпитальных учреждений и поощряется их организация частными лицами. Этот призыв нашел отклик среди чиновной знати и воплотился в завещаниях известного петровского дипломата князя Б.И. Куракина (1727 г.) и первого российского государственного канцлера графа Г.И. Головкина (1729 г.). В подробном регламенте, приложенном к завещанию, Б.И. Куракин прописал не только штат служителей госпиталя, который наряду с церковью следовало построить в Москве, состав выдаваемой инвалидам и персоналу пищи и одежды, но и уклад их жизни. Определялась также сумма, необходимая для строительства и содержания московской больницы-богадельни, и источник ее обретения, в том числе за счет процентов с капитала, размещенного в заграничных банках. Г.И. Головкин в своем завещании также описывает главным образом то, как следует содержать больничную церковь и госпиталь в cерпуховском Высоцком монастыре, где покоился прах его родителей и где он наказал похоронить себя. Впервые осуществленное сравнение текстов двух завещаний в части, касающейся благотворительной деятельности, высветило как общие черты древнерусского благочестия, присущего этим представителям политической элиты петровского времени, так и различия в проявлении усвоенного ими европеизма. Сознание и государственного канцлера Головкина, не покидавшего Россию, и князя Куракина, в соответствии с характером службы значительно более европеизированного, по-прежнему определялось религиозным мировоззрением. Проявлением его была забота о поминальных службах и храмостроительство. У Куракина они дополнялись перепоручением взятого на себя перед иконой Николая Чудотворца обета, угрозами Страшного cуда и проклятиями в адрес наследника в случае невыполнения его воли. В обоих завещаниях церковная благотворительность и древнехристианское нищелюбие, характерные для древнерусского благочестия, сочетались с формами и целями благотворительности Нового времени. Ее воплощением стали обозначенные примером верховной власти рационально обустроенные больницы-богадельни.

На основе законодательных актов, а также записок и предложений российских купцов, чиновников и иностранных дипломатов, документов учреждений коммерции рассмотрены перспективы развития и преимущества различных организационных форм торговли России с Китаем в первой трети XVIII в. Регулярная торговля России с Китаем получила законное основание по Нерчинскому договору 1689 г. Огромные расстояния и трудности маршрута, длительность и опасность пути, а также прямая заинтересованность правительства в сбыте пушнины, поступавшей в виде дани от языческих народов Сибири, сделали казенный караванный торг основной формой торговли России с Китаем. В составе каравана могли находиться и жители разных городов, направлявшихся в Китай для собственного торга. Но в 1706 г. пушной товар был объявлен монополией казны, а купцам и служилым людям теперь запрещалось торговать в Сибири «мягкою рухлядью» и ездить с товарами в Китай. Концентрируя в руках казны наиболее доходные сферы и виды торговли, правительство стремилось увеличить поступление денежных средств, необходимых для ведения Северной войны. В 1711 г. только что учрежденный Сенат предложил крупным московским купцам взять торговлю с Китаем на откуп, организовав для этого компанию. Откупная система гарантировала получение фиксированной суммы дохода для казны. Однако крупнейшие представители торгово-предпринимательского мира Москвы уклонилась от этого предприятия, сославшись на недостаточность средств и доказывая преимущества свободной торговли с Китаем. В 1720-х гг. купцы вновь поднимали вопрос об открытии вольного китайского торга. Комиссия о коммерции в 1727 г. также признавала, что от казенных караванов «большой прибыли не видно». Однако и в дальнейшем правительство неоднократно (в 1731, 1734 гг.) запрещало российским подданным торговать «мягкой рухлядью» в Пекине и местах, подвластных Китаю. И только в 1762 г. казенная монополия на торговлю с Китаем была отменена.

С конца XV в. и до податной реформы Петра I наряду с существовавшими издревле «полными» холопами имелись холопы кабальные, оказавшиеся в неволе по долговым и служилым кабалам. Первые переходили по наследству, а вторых после смерти владельца следовало отпускать на волю, оформив отпускную запись в Холопьем приказе. Соборное Уложение 1649 г. четко различало эти две категории холопов. С начала Северной войны Петр I повелел годных к службе дворовых людей, отпущенных после смерти владельцев, записывать в солдаты. Господские люди также могли по собственному желанию поступать в военную службу. После распространения подушной подати на «людей боярских» принимать их в службу было запрещено, и возобновилась практика освобождения дворовых с отпускными письмами. В отличие от законодательных норм, практическая сторона этого распространенного социального явления специально не изучалась. Сохранившиеся в фонде Юстиц-конторы РГАДА крепостные записи отпускных на дворовых за 1717–1780 гг., а также их челобитные и протоколы Юстиц-конторы позволяют выяснить обстоятельства и процедуру отпуска на волю дворовых, возникавшие при этом коллизии, а также перспективы их дальнейшего существования. Отпускные письма, написанные в домах, скреплялись подписью и личной печатью владельца и удостоверялись свидетелями. В этом случае требовалась их регистрация в крепостных учреждениях, а затем представление в надворный суд или губернскую канцелярию для вынесения решения о судьбе отпущенного дворового. Податная реформа Петра I способствовала стиранию граней между холопами старинными и кабальными. Термин «холоп» вскоре был вытеснен термином «дворовый», а на свободу могли отпускать любого дворового человека. Большая часть отпущенных вновь добровольно записывалась «вечно» за старым или новым хозяином. Манифест 17 марта 1775 г. ориентировал отпущенных на волю крепостных вступать в мещанское или купеческое состояние, что отражало объективную необходимость изживания архаичных форм личной зависимости.

В статье рассматривается научная и учебная жизнь одной из старейших кафедр исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова — кафедры истории СССР периода феодализма (ныне — кафедра истории России до начала XIX века) в 1960–1980-х гг. Основой для статьи стал кафедральный архив, содержащий протоколы заседаний и другие материалы, который был систематизирован, описан и изучен сотрудниками кафедры в рамках подготовки к 90-летнему юбилею исторического факультета. Кафедра в указанные годы представляла собой большой (около 20 сотрудников), активно работающий коллектив: она обеспечивала чтение множества курсов, вела активную методическую работу, на ее заседаниях регулярно делались научные доклады, обсуждались диссертации аспирантов и соискателей. Деятельность кафедры характеризовалась широким сотрудничеством с различными научными учреждениями, архивами и музеями, наличием широких международных связей, в том числе большим числом иностранных стажеров как из стран социалистического лагеря, так и из стран Западной Европы и Америки. Будучи одной из ключевых выпускающих кафедр факультета, кафедра феодализма уделяла огромное внимание работе с дипломниками и аспирантами. Из ее стен вышел целый ряд известных современных ученых, работающих в ведущих научных учреждениях. Работавшие в эти годы профессора кафедры М.Т. Белявский, Н.Б. Голикова, А.Д. Горский, Л.В. Милов, Г.А. Новицкий, А.М. Сахаров создали большие научные школы, которые и в настоящее время играют важнейшую роль в развитии исторической науки. В статье характеризуется работа кафедры по оптимизации учебного процесса, затрагивается сюжет о том, как решались кадровые вопросы. Показано, что кафедра жила активной, полнокровной жизнью, а ее заседания отличались демократичным и конструктивным настроем. Творческая атмосфера учебной и научной деятельности, в которую включались аспиранты и молодые преподаватели, способствовала их профессиональному росту и восприятию университетских традиций.

К характеристике понятия «город», к раскрытию его содержания и определению сути историки обращались на разных этапах развития исторической науки. В отечественной историографии второй половины XIX — начала XX в. обозначились два основных подхода к определению города. Представители одного из них (А.П. Пригара, И.И. Дитятин, А.А. Кизеветтер) к городам относили все поселения, названные так в источниках. В противовес этому взгляду возникло определение города как социально-экономической категории, как центра ремесла и торговли (Н.А. Рожков). Оно надолго закрепилось в отечественной историографии и уже в советское время было дополнено положением о посадской общине как необходимой социальной структуре города (Я.Е. Водарский). В советской историографии активно обсуждался вопрос о том, на основании каких критериев можно отнести то или иное поселение к числу городов. Ответ на этот вопрос имел не только теоретическое, но и прикладное значение — для подсчета числа городских поселений, определения численности городского населения и развитости городской сети. Сейчас специалисты склонны исходить из того, что городами следует называть те поселения, которые именовали так современники. Но по-прежнему открытым остается вопрос, какие смыслы они вкладывали в это понятие и в каком контексте оно употреблялось. В источниках изучаемого времени слово «город» употребляется в нескольких разных значениях: центр воеводской власти, центр уезда, место проживания посадской общины. Большое значение имела и традиция, связанная прежде всего с военными функциями поселения, с крепостью. В большинстве случаев центр уезда, административный центр и место проживания посадской общины совпадали, что позволяло современникам смотреть на городскую сеть как на внутренне единое целое. Между тем имелось большое количество поселений, именование которых городами было неустойчивым, зависело от контекста, что говорит о незавершенности процесса формирования городской сети государства.