Статьи

Иконы, привезенные в Италию с Востока в первые века христианства, особенно почитались среди верующих, и впоследствии даже их копии зачастую были почитаемы ничуть не меньше. После захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г. греческие иконы стали появляться в тех областях Италии, где ранее были большой редкостью, с них создавали списки - но теперь это были не просто копии святых образов, а самостоятельные живописные изображения, выполненные на заказ и, следовательно, обладающие своей специфической семантикой. В первой половине XIII в. в Сиене появилась искусно выполненная византийская икона Богородицы - Одигитрия. После победы над флорентийцами в битве при Монтаперти сиенцы в 1261 г. объявили Богоматерь своей покровительницей. Вскоре с византийской иконы был создан список, предназначенный для того, чтобы занять место в новом алтаре главного городского собора. Впоследствии работа сиенского мастера стала не менее почитаема, чем привезенный византийский образ и получила наименование «Мадонна дель вото» (Madonna del voto). история появления иконы говорит о том, что она имела важнейшее значение для жителей города. Вполне вероятно, это был первый прецедент подобного рода. Сам факт создания местным художником образа, олицетворяющего, с одной стороны, заступничество Богоматери за его родной город, а с другой - наглядно демонстрирующего сознательное, но не полное следование византийскому прототипу, весьма значительно повлиял на развитие живописи конца XIII в. в Сиене. В зарубежной и отечественной литературе рассмотрению этого события уделено относительно мало внимания. однако подобного рода исследования причинно-следственной связи между спецификой заказа сакрального образа и его живописным исполнением позволяют шире рассмотреть как проблему копирования греческих образов на территории Италии, так и становления живописного искусства Сиены второй половины XIII в.

В статье рассматриваются изменения в советской политике в области культуры в послевоенное десятилетие 1946-1956 гг. на примере управления сферой театрального искусства. Указанная проблема рассматривается в двух аспектах. С одной стороны, анализируются действия по обеспечению цензурного контроля над драматическими постановками. С другой стороны, разбираются попытки партийно-государственного руководства страны и профильных ведомств поддерживать на достаточно высоком уровне качество и уровень ставившихся на советских сценах драматических произведений, чему идеологические и цензурные ограничения объективно препятствовали. В этой ситуации власти приходилось изыскивать самые разные способы противодействия явственно обозначившейся тенденции - утрате зрительского интереса к театрам, репертуар которых оказался ограничен преимущественно малоинтересными произведениями современных драматургов. Театры пытались переводить с государственного дотирования на самофинансирование, повышалась роль театральной администрации, которой была передана часть функций художественных руководителей - в ущерб роли последних, учреждались художественные советы как своеобразные экспертные инстанции, оценивавшие постановки именно с точки зрения их качества. на примере подобного сосуществования двух направлений в деле руководства советскими театрами со стороны партийно-государственных органов автор показывает, как сугубо административные решения могли влиять и на сферу собственно творческой деятельности. дискуссии о перспективах советского драматического театра, которые происходили в то время среди театральной общественности, оказывали определенное воздействие на принимавшиеся властью решения в этой области. В статье проанализирован накопленный в рассматриваемый период опыт ленинградских и других сценических площадок, сделаны выводы относительно его соответствия общесоюзной ситуации и присущих ему особенностей. оценено воздействие того сравнительно незначительного диапазона возможностей, который открывался благодаря административно-структурным переменам в сфере управления культурой, для сохранения политических идеалов оттепели и их последующего возрождения в годы перестройки.

Процесс завершения Гражданской войны и перехода к новой экономической политике в европейской части страны проходил крайне болезненно. на Северо-Западе Советской России это наглядно видно на примере двух самых крупных «дел», расследовавшихся Чрезвычайной комиссией региона - Кронштадтского восстания и дела «Петроградской боевой организации» (ПБО). Несмотря на желание руководства ВЧК перестроить политику органов госбезопасности в соответствии с условиями мирного времени, на практике, в условиях обострения антибольшевистского движения чекисты продолжали прибегать к чрезвычайным методам времен Гражданской войны. В статье показаны взаимоотношения между ВЧК и ПетрогубЧК, а также роль отдельных руководителей ВЧК в контроле за расследованием указанных дел. Также проанализирована история известного соглашения, заключенного между В.Н. Таганцевым, главой ПБО, и особоуполномоченным Секретно-оперативного управления ВЧК Я.С. Аграновым, назначенным вести расследование. Впервые был проанализирован текст этого соглашения и показаний В.Н. Таганцева. На основе историографии вопроса и деталей соглашения делается вывод о необоснованности ставшего популярным в эмигрантской публицистике образа В.Н. Таганцева как простой жертвы чекистской мистификации, сохраняющегося и в современной научной историографии. Подчеркивается неоднозначное положение петроградского антибольшевистского движения, в котором тесные контакты с руководителями белой эмиграции сочетались с внутренней слабостью и малочисленностью подпольщиков, а реальное раскрытие чекистами петроградского подполья не отрицало намеренной фабрикации дел в выгодном для власти виде. С привлечением воспоминаний современников событий была также показана общественная реакция на действия ВЧК в указанный период, проанализированы возможные «каналы», по которым до современников доходила информация об упомянутом секретном соглашении. В конечном счете, наряду с расширением полномочий и применением чрезвычайных мер в других регионах, действия чекистов на Северо-Западе в 1921 г. также повлияли на упразднение ВЧК и создание ГПУ при НКВД РСФСР.

Борьба за благорасположение США в годы Первой мировой войны традиционно рассматривается в историографии как противостояние английской и немецкой пропаганды, из-за чего менее масштабная, но эффективная деятельность Франции в этой сфере остается малоизученной. Между тем ориентированная на политические, финансовые и интеллектуальные слои североамериканского общества французская пропаганда обеспечила взаимопонимание и дальнейшее тесное сотрудничество народов двух республик в мировом конфликте. Социокультурная близость Франции и США, исторические связи, необремененность какими-либо крупными противоречиями позволяли французам применять методы, которые теперь принято причислять к категории «мягкой силы», так что американцы не воспринимали их как воздействие пропаганды. Кумулятивный эффект деятельности Франции и Великобритании позволил ускорить вступление в войну США, взявших на себя финансирование и промышленное обеспечение изможденных стран Антанты, а к 1918 г. транспортировавших в Старый свет двухмиллионный военный контингент. Уникальный и беспрецедентный по своему масштабу опыт формирования и манипулирования общественным сознанием, накопленный в течении Первой мировой войны, в дальнейшем лег в основу технологий изучения и влияния на общественное мнения, сознание масс. Исследование базируется на документах, хранящихся в дипломатических архивах, национальных архивах и архиве исторической службы Министерства обороны Франции, ранее не привлекаемых в отечественной науке для изучения данного вопроса. Автором предпринимается попытка обобщения накопленного научного знания по исследуемой проблеме в отечественной и зарубежной историографии. Основной фокус в статье делается на задачи, организацию и методы проводимой Францией пропагандисткой кампании. Все основные направления ее деятельности проиллюстрированы наиболее яркими примерами. отдельное внимание уделяется роли личностей, отвечавших за организацию проводимых мероприятий, создание пропагандистских структур, а также агентов, выполнявших особые миссии на территории США. Хронологические рамки исследования ограничены 1914-1917 гг. - периодом нейтралитета США.

Статья опровергает стереотип о том, что российские акционерные коммерческие банки XIX в. были учреждениями прежде всего для купцов и промышленников. действительно, в центрах развития промышленности, на общенациональных и международных рынках капиталов, как в Санкт-Петербурге и Москве, банки были средоточием торгово-промышленной элиты. однако в аграрных регионах помещики, занятые производством и сбытом сельскохозяйственной продукции, вместе с купцами принимали участие в управлении акционерными коммерческими банками. Это явление показано на примере орловского коммерческого банка (1872-1908), входившего в группу банков московского банкира Л.С. Полякова. Банк действовал в аграрных регионах: сначала в орловской губернии, а за 1890-е гг. его операции распространились на 12 губерний центра, юга и запада европейской России. По опубликованным и архивным источникам в статье собраны сведения о руководителях банка, воссоздана система их деловых и семейных связей. Делается вывод о том, что банк, действовавший в аграрном регионе, управлялся коалицией купцов, землевладельцев, губернских чиновников и земских деятелей. Глубокая интеграция в систему региональной элиты была одним из факторов устойчивости банка, потому что связывала с ним самую солидную клиентуру региона. Это помогало банку выживать в экономически очень тяжелый для Центрального Черноземья период второй половины 1870-х -1880-е гг. другим фактором устойчивости банка были его общероссийские связи, т.е. доступ через Полякова на московский финансовый рынок, возможности которого значительно превосходили любой региональный рынок. Если в 1870-е - 1890-е гг. принадлежность к поляковской группе расширяла возможности банка привлекать дополнительные средства, то в 1900-е гг. эта связь, наоборот, негативно сказалась на положении банка из-за личного банкротства Л.С. Полякова, однако сильная местная коалиция вокруг банка помогла сохранить его в составе Соединенного банка, созданного из поляковских банков в 1908 г.

Проект РФФИ № 18-09-00732 «Роль коммерческих банков и железных дорог в развитии торговли сельскохозяйственными товарами в России во второй половине XIX в. (по статистическим и картографическим источникам Центрально- Черноземного района)». Авторы выражают благодарность за советы и консультации П.В. Лизунову, А.П. Шевыреву и А.И. Миллеру, а также двум анонимным рецензентам.

В статье рассмотрены основные вехи жизненного пути А.А. Башмакова - русского правоведа, видного публициста и славянского деятеля рубежа XIX-XX вв., так или иначе связанные с Балканами. Хронологические рамки исследования - с 1880-х гг. (юные годы А.А. Башмакова) до 1913 г. (когда состоялась отставка с государственной службы). основное внимание уделено общественно-политической активности А.А. Башмакова и его поездкам на Балканы, т. е. практической стороне его деятельности, связанной со славянским вопросом. Подробно освещаются обстоятельства его пребывания в Македонии и Северной Албании, характеризуются труды, опубликованные по результатам этих поездок: путевые заметки, статьи, речи, фельетоны в периодической печати, книги и сборники. Кратко касаясь взглядов публициста по восточному вопросу, автор рассматривает приводимую А.А. Башмаковым аргументацию в пользу необходимости проведения Россией такой политики в отношении славян, которая позволила бы сохранить неоспоримое влияние страны в международных делах. В качестве источников используются мало проработанные архивные и опубликованные материалы. научная новизна работы обусловлена обращением к масштабной, но недостаточно изученной личности Башмакова, прежде всего к комплексному анализу балканского направления его деятельности, чего до сих пор не предпринималось в историографии. В статье впервые показано всё многообразие «славянской» деятельности А.А. Башмакова, изучена мотивация его поступков, уточнен ряд связанных с его издательской и научной работой вопросов, исправлены имеющиеся в историографии ошибки. на ряде примеров показано, что, совершая путешествия в опасные регионы османской империи, А.А. Башмаков действовал самостоятельно и вопреки господствовавшим в Министерстве иностранных дел настроениям, рискуя собственной карьерой. В заключение отмечено, что решающую роль в отставке А.А. Башмакова с государственной службы сыграла невозможность для него отказаться от публичных выступлений во время Первой Балканской войны

Аннотация. В первой четверти XIX в., в период формирования министерской системы Российской империи, встает вопрос о выделении государственного управления религиозными делами в самостоятельную отрасль. Идея создания ведомства по делам религий появилась на самых первых этапах министерской реформы. Однако учреждение такого ведомства затрагивало прерогативы Святейшего Синода, высшего органа управления православной Церковью. В 1810 г. было образовано Главное управление духовных дел иностранных исповеданий, объединившее дела всех религий империи за исключением православия. Но так как сфера деятельности нового учреждения казалась слишком незначительной, возникли проекты по его объединению с Министерством народного просвещения. В этих проектах формулируется представление о религии как фундаменте системы просвещения, что послужило основанием для включения в состав объединенного ведомства и духовных дел господствующего православия. Такая идея, как представляется авторам статьи, и была реализована при создании в 1817 г. Министерства духовных дел и народного просвещения. Как показывают обстоятельства появления текстов учредительных документов «двойного министерства», их составителям во главе с будущим министром князем А.Н. Голицыным было важно четко и недвусмысленно сформулировать, с одной стороны, идею связи просвещения с религиозным благочестием, с другой — характер отношений между Святейшим Синодом и новым министерством. Просвещение должно было пониматься как обучение и воспитание, основанные на религиозных истинах. Святейший Синод не мог быть подчинен министру духовных дел, что должно было ясно следовать из содержания манифеста об учреждении министерства. Однако включение православного исповедания в одну структуру с другими религиями не позволяло четко обозначить его «господствующий» статус. В 1824 г. министерство было упразднено, а дела православной церкви были выделены в отдельную структуру, положившую начало формированию в Российской империи ведомства православного исповедания.

Поводом к размышлениям автора стала монография А.В. Лаушкина, посвященная этноконфессиональным представлениям о соседних народах Руси домонгольского и раннего монгольского времени. В статье разбираются концепции о бытовавших в то время церковных предписаниях в сфере межконфессиональных контактов, о присущей оригинальным русским текстам лексике самоидентификации и размежевания с «чужими», о характерных для этих текстов провиденциальных моделях описания отношений с другими народами и сопутствующих им библейских параллелях. В статье показываются приемы, с помощью которых автор монографии анализирует язык представлений древнерусских летописцев, в частности, характеризуется применение «лексики отторжения», применявшейся в отношении соседей-иноверцев, и противоположной ей по своему оценочному содержанию «лексики самоидентификации», использовавшейся для обозначения соплеменников. Пристальное внимание уделяется оценке подходов автора монографии к изучению собственно религиозной образности летописного языка, присущего ему эсхатологизма и провиденционализма, аллюзий с сюжетами ветхозаветной истории (в частности, с вавилонским плененинем). В исследовании приводится детальная градация нюансов провиденциальных истолкований взаимоотношений с инокультурным окружением руси, и эта систематизация воспринимается как оправдывающая себя при анализе русского средневекового менталитета. основным критическим замечанием к монографии называется ее перегруженная структура, в которой проблемно-тематическая систематизация накладывается на систематизацию хронологическую, что заметно усложняет восприятие материала и делает его доступным лишь небольшому кругу специалистов. В качестве несомненных достоинств книги называется убедительное и подтверждаемое на обширном источниковом материале доказательство двух авторских выводов. Первый вывод - о том, что изображение в русских летописях представителей инокультурного окружения Руси рассматриваемого времени зависело от того, как складывались с ними отношения, при этом не было каких-то устойчивых стереотипов, связанных с их религиозными представлениями или иными особенностями жизни. Второй - о системообразующем для миросозерцания средневекого русского мыслителя провиденциальном характере понимания прошлого, настоящего и будущего.

Практически сразу после подавления заговора Катилины Марк Туллий Цицерон инициирует написание разными людьми нескольких поэм и как минимум одного исторического сочинения в свою честь. Едва ли не единственным, кто оправдал надежды Цицерона, был его лучший друг - Тит Помпоний Аттик. Он посвятил консулату Марка Туллия труд на греческом языке и надписи (epigrammata) в Амальтее. «Записки» аттика освещали события 63 г. до н.э. схоже с утраченным сочинением Цицерона. о влиянии «Записок» на современников почти ничего не известно. Будучи кропотлив и тщателен как автор, Тит Помпоний не обладал выдающимся литературным талантом, однако другое его произведение, “Imagines” (образы, портреты), наряду с «Гебдомадами» Марка Терренция Варрона легло в основу нового жанра - собрания портретов выдающихся людей с краткими стихотворными подписями. Отдаленным предшественником “Imagines” были помещенные в эпирском поместье аттика надписи в честь Цицерона, текст которых составил сам друг великого оратора. обращение к epigrammata может помочь уяснить, кроме прочего, суть и типологию Амальтея - таинственного сооружения или архитектурного комплекса. Насколько позволяет судить античная традиция, утрачены стихи на греческом языке, восхваляющие Цицерона, консула 63 г. до н.э., спасителя Вечного города от резни и поджогов. несмотря на то что впоследствии аттик сделался ревнителем отеческой старины, в юности он был эллинофилом и у него отсутствовали причины демонстративно воспроизводить на греческой вилле идеализированный Рим. Гипотеза об Амальтее как «галерее славы» и непосредственном прототипе форума августа не может быть принята. Язык надписей заставляет искать аналогии в эллинской традиции эпиграммы, скудность информации препятствует сколько-нибудь уверенно реконструировать Амальтей. Отсутствуют доказательства того, что он представлял собой регулярное пространство, с упорядоченной последовательностью статуй или бюстов. Наличие там портрета Цицерона хотя в высшей степени вероятно, но источниками не подтверждается.

24 марта 2020 г. отмечается юбилей Лидии Васильевны Кошман, доктора исторических наук, главного научного сотрудника и руко- водителя лаборатории истории культуры исторического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

На материалах архивных источников, периодики и других печатных источников 1920–1930-х гг. в статье представлены сведения о том, как реализовывалась идея общедоступности искусства («искусство принадлежит народу») и проходило приобщение к культуре нового «пролетарского зрителя» — посетителя художественных музеев и выставок. Особое внимание уделяется ранее не исследованным материалам (таким, как книги отзывов посетителей художественных музеев и выставок, материалы социологических исследований, проводимых сотрудниками музеев, заметки экскурсоводов), позволяющим судить о реакции живого зрителя на «окультуривание» — на искусство вообще и на современное искусство в частности. Как правило, книги отзывов посетителей остаются за пределами внимания искусствоведов. По мнению автора данного исследования, обращение к этим материалам дает возможность увидеть новые повороты в изучении большой темы. Усилиями представителей художественной интеллигенции и музейных сотрудников предполагалось «приучить к искусству» рабочего и крестьянина, которые раньше не имели подобного опыта. Для большинства авторов отзывов посещение Третьяковской галереи и Музея изящных искусств имени А.С. Пушкина было первым опытом знакомства с картинной галереей и с картиной вообще («впечатление огромное», музей «великолепен», «произвел большое впечатление», «вне себя от восторга, на столько все неожиданно красиво»); зритель лучше понимал скульптуру («но только плохо, что фигуры изломаны»), ему нравилась станковая картина, но он нуждался в разъяснениях («без руководителя крайне затруднительно»), преимущество отдавалось классике и реалистическому искусству, не нравились авангард («мазня») и современная живопись («не хочется смотреть и тратить на это время»). Зрители не имели представления о формальных ценностях искусства и видели в картинах только сюжет. Материалы анкетирования художников и искусствоведов, опубликованные в 1929 г. в еженедельнике «Жизнь искусства», показали, что многие проблемы оставались нерешенными — искусство было по-прежнему «чуждым и непонятным широким рабоче-крестьянским массам».

Ф.Я. Алексеев, ведущий представитель жанра городских проспектов в русской академической живописи рубежа XVIII–XIX вв., многие годы совмещал художественную и педагогическую практику, одновременно выступая в роли главы мастерской и руководителя класса перспективной живописи Императорской Академии художеств. На примере деятельности Алексеева автор рассматривает содержание понятий «мастерская» и «школа» в эпоху классицизма в России, когда прежние цеховые формы работы мастера и подмастерьев соседствовали с новой академической системой подготовки профессиональных художественных кадров. Основой для анализа выступает практическая работа Алексеева над императорским заказом — написанием видов Москвы, образ которой символизировал в конце XVIII — начале XIX в. национальные исторические традиции и выступал своего рода анти- тезой столичному Петербургу. Особенности взаимоотношений мастера и его помощников отражены в совместной работе Алексеева и выпускников Академии — А.М. Кунавина и И.В. Мошкова — над графическими видами Москвы в 1800–1801 гг. (после командировки в первопрестольную столицу по заданию Академии художеств). Изучение произведений с точки зрения типологических особенностей изображений, их стилистики и манеры исполнения позволяет определить роль мастера и его подопечных в процессе создания видов. В статье прослеживается композиционная и смысловая трансформация видов от натурных акварелей к картинам, принесшим Алексееву славу первого мастера отечественного городского пейзажа. Опыт руководителя мастерской, непосредственно передающего свой опыт подопечным и определяющего конечный результат работы, нашел продолжение в деятельности Алексеева-профессора, возглавлявшего класс перспективной живописи в Академии художеств с 1803 по 1824 г. и продолжавшего практику.

Наряду с массовым импортом в раскопках средневекового Новгорода были найдены десятки индивидуальных предметов западноевропейского происхождения, в числе которых встречаются бытовые предметы и ювелирные изделия. Эта группа находок в отличие от массовых категорий обнаруживается лишь на нескольких раскопах (Неревский, Славенский, Ильинский, Дубошин, Михайловский, Нутный, Никитинский и Троицкий), где исследовались усадьбы новгородских бояр или купцов, торговавших с ганзейцами. В новгородской вещевой коллекции было выявлено около 200 индивидуальных находок западноевропейского происхождения. Новаторским аспектом авторского анализа, отраженным в содержании данной статьи, является распределение индивидуальных предметов по усадьбам. Кроме того, важный шаг был сделан для классификации раскопанных усадеб по критерию владения импортными европейскими предметами. Распределение западноевропейских предметов по новгородским усадьбам позволило дополнить имеющееся представление о социальном статусе владельцев импортных изделий. Кроме традиционно заметной роли боярства, можно отметить высокую плотность западноевропейских вещей на усадьбах, не связанных с новгородской аристократией. Импортные западноевропейские изделия могли приобретать и представители ремесленно-купеческой среды. Некоторые категории западноевропейских предметов могли попадать в Новгород из Карелии, где местное население усваивало отдельные элементы западной культуры, находясь в контакте с подданными шведской короны. Выделяются зоны скопления рядовых западноевропейских предметов, использование которых горожанами было маловероятно; эти зоны связываются с местами постоянного и длительного пребывания выходцев из Германии, что позволяет подтвердить и уточнить данные письменных источников. Отмечается синхронность распространения определенных типов вещей в Новгороде и на Западе, что коррелирует с данными об интенсивности развития торговли в период XIII–XIV вв. В то же время, эти факты позволяют судить о том, что западные модные тренды определенных периодов распространялись и на территорию средневекового Новгорода.

Движение духовных христиан молокан на Тамбовщине в 1990–2010-е гг. претерпело большие изменения. Цель данного исследования — анализ исторической перспективы развития движения в регионе. Со времени экспедиций Института истории АН СССР в 1959–1960 гг. общее изучение молокан Тамбовского региона не проводилось, имели место лишь локальные исследования отдельных молоканских общин, например в г. Рассказово. Стоит отметить, что тема старого русского сектантства до сих относится к числу мало разработанных в отечественной историографии. Данная работа основана на материалах полевых исследований, которые автор проводил в 2017 и 2019 гг. Расцвет молоканского движения на Тамбовщине пришелся на первую половину XIX в. На рубеже XIX– XX вв. молоканство испытывает кризис, численность молокан постепенно снижается, что происходит фоне распространения баптизма. В советский период молоканское движение в регионе переживает упадок, большинство молоканских общин исчезает. В 1990–2010-е гг. в Тамбовской области существовали три немногочисленные молоканские общины: в Тамбове, Уварово и Рассказово. Расцвет их деятельности пришелся на 1999–2010 гг., когда молоканами проводились съезды, велось активное общение между общинами, выходили самиздатовские журналы. Сегодня из трех общин сохранились две: в Тамбове и Уварово. Однако отсутствие активных и молодых членов в этих общинах не позволяет говорить о каких-то дальнейших их перспективах. Тем не менее, указанными общинами поддерживаются духовные и обрядовые традиции молоканства. В селах, где общинная жизнь прекратилась в советский период, молоканская традиция деградировала до отдельных религиозных практик, связанных преимущественно с погребением и поминовением умерших. Это позволяет сделать вывод о важности для молокан общинной жизни и воскресных богослужебных собраний. По мнению автора, упадок молоканства Тамбовщины в наши дни связан в первую очередь с отсутствием активных членов общин, отсутствием внутренней и внешней молоканской проповеди, неспособностью заинтересовать молодежь молоканским учением.

Почти на десятилетие растянулся процесс принятия закона о политических партиях в Российской Федерации. Когда в начале 1990 г. была отменена ст. 6 Конституции СССР, многим казалось, что этот закон должен был появиться в ближайшее время. Однако после окончательного решения «проблемы КПСС» работа над ним приостановилась. Постсоветская Россия погрузилась в пучину проблем, фактически парализовавших законодательную власть. Новая Государственная Дума, принявшая законодательную эстафету от прежнего парламента, определила указанный акт как приоритетный. Однако процесс согласования уже практически готового законопроекта (ибо основная работа все-таки была проделана Верховным Советом РФ) растянулся на весь период деятельности I Думы. Когда же на исходе своей легислатуры Госдума приняла закон о партиях, он (по формальным основаниям) был отклонен Советом Федерации. Российские правоведы и политологи, комментируя действующий с 2001 г. Федеральный закон «О политических партиях», как правило, не углубляются в предысторию, связанную с перипетиями его непосредственной разработки и принятия. Вместе с тем этот сюжет при более детальном рассмотрении вполне может составить отдельную тему для изучения. Цель данного исследования состоит в том, чтобы ответить на вопрос: почему в середине 1990-х гг. столь важный и столь ожидаемый закон о партиях, о необходимости принятия которого говорили представители политического истеблишмента, в итоге так и не был принят. Предметом исследования выступает политико-правовой процесс, связанный с разработкой, обсуждением и механизмом принятия нормативного акта в 1994–1995 гг. На основании изучения широкого круга источников, а также посредством применения междисциплинарного подхода (методов историко-политологического и правового анализа) делается вывод о том, что основная причина неудач крылась не столько в юридическом несовершенстве рассматриваемого акта (хотя оно имело место), сколько в стратегических интересах российской политической элиты 1990-х гг.